Я прислушался — видимо, моя новая знакомая возилась с уколом над стариком. Сначала он выкрикивал отдельные фразы про террор 1937-го, но скоро затих.
Мы прогуливаемся вдоль Ван Вик Экспрессвэй. Джип старого еврея стоит у обочины. Датчики, которые могут засечь прослушку, работают исправно даже на таком расстоянии от нас. В случае нештатной ситуации сработает аварийная сигнализация, известив, что противник рядом. Изя сначала долго оправдывался из-за сорванной встречи, но, расценив по-своему молчание, начал трепаться о своем знаменитом родственнике одного из исторических мэров этого города:
— Многие помнят, как сын еврейки и итальянца-агностика в 1930-м довел до бешенства Гитлера, когда после Хрустальной ночи он расставил полицейских евреев вокруг германского консульства.
Он и дальше продолжал бы в том духе, но я перебил его:
— Кто взял Джафара, и сколько он успел зачистить бывших?
— Ребята из ОКРС, отдела по борьбе с организованной преступностью и рэкетом в Кливленде.
— Джафар работал под прикрытием, но вышла неувязка и… — еврей поежился. — Что будешь делать, если он успел только одного. Первые полосы изданий «Вашингтон пост» были забиты о русской резидентуре.
— Читал до судорог в челюсти! Времени нет, да и рисковать больше нельзя, начну сам. Ты же знаешь, перед встречей на высшем уровне «хозяин» решил провести зачистку бывших соотечественников, которые начали сдавать своих.
Изя передал шифровку. Список состоял из десяти фамилий. Среди них полковник Кузьмичев, адрес проживания г. Нью — Йорк, 42-я… В глазах стоял безумный старик, пока пламя пожирало листок папиросной бумаги. «Что же, революции пожирают своих детей».
— У меня просьба к тебе, Изя. Будешь в Союзе, слетай в Томск. Возьми дело из архивов 1937 года, пробей: нет ли среди расстрелянных тогда Сможенкова — Лоскутова».
— А кто это?
— Похоже, мой дед!
Три матроса
50-летию Великой Победы посвящается.
Две малютки по-весеннему празднично нарядные гоняли сизарей. Голуби вспархивали, но не улетали. Девочки-близняшки заливались от смеха, махали ручонкам и совсем не обращали внимания на свою маму, постоянно вскакивающую со скамейки навстречу неуверенным пока первым шажочкам. Крепкий старик с седой шкиперской бородкой украдкой подбрасывал птицам семечки. Его добрые глаза светились детским озорством и весельем. Мартовское солнце играло бликами на синей глади Стрелецкой бухты, над которой возвышался обелиск из белого инкерманского камня. На лицевой стороне его чугунный барельеф старшего краснофлотца Черноморского флота Ивана Карповича Голубца закрывала овальная гирлянда живых цветов, а сбоку к памятнику с изображенной на нем медалью «За оборону Севастополя» примостился скромный лавровый венок с лентой, на которой золотыми буквами значилось: «Ивану от друзей на вечную память. 25.03.95». Надписи на двух мемориальных досках рассказывали о подвиге отважного моряка весной 1942 года. Старов пробежал бегло по ним глазами и присел на край скамейки, посередине которой стояла шахматная доска с проигрышной позицией черных в эндшпиле.
— Не желаете партию, молодой человек? — Голос старика был слегка хриплым и приглушенным.
— Простите, не понял, — Виталий повернулся и увидел, что дед со шкиперской бородкой намеревается пересесть с другой скамейки поближе к нему.
— Да пожалуй, время еще есть с полчаса. Если позволите, доиграем эту партию.
— Хотите за Босого доиграть или проиграть? — Хитрый взгляд из-под густых, подернутых пеплом, бровей; плитка орденских планок на груди; горячее рукопожатие; недавняя игра с птицами, чтобы порадовать малышей — все это располагало к себе, и Старов согласился. Виталий любил фронтовиков. Жизнь их скручивала в бараний рог репрессиями, войной и разрухой, а они выстояли и живут, снова мужественно перенося новые тяготы и лишения, но уже 1990-х годов. Победители, которые по вселенским меркам доживают микросекунды на планете, сохраненной их мужеством и отвагой, живут хуже побежденных. Почему? А главное, за что?! Капитан 2-го ранга запаса Старов сотни раз задавал себе этот вопрос. Ответа не было. Видимо, Господь решил их сделать всех святыми на небесах, домучив окончательно на земле. Из потертого рукава серого плаща лайковая перчатка протеза была бережно уложена на бедро, и старик двинул на ослабевшие ряды черных увесистую ладью, склонившись крупным телом над шахматной доской. Виталий сделал довольно удачный ход, и старик начал напевать песенку себе под нос о бывшем напарнике по не доигранной партии: «Босой, босой не ходи с косой… за утренней росой».