террористов, как известно, не в том, чтобы убить как можно больше людей, а
напугать живых, парализовать их волю, принудить их к каким-то действиям или
бездействию. То есть люди должны знать, какую организацию бояться, иначе в
убийствах нет смысла. Не редкость, когда за один теракт наперегонки берут
ответственность сразу несколько экстремистских группировок. Между тем ни в
1999 г., ни в 2002 г., ни в 2004 г. никто в РФ не взял ответственность за
содеянное. Заявления самих исполнителей акции не в счет, они лишь пешки.
Если бы захват театрального центра на Дубровке действительно
осуществили чеченские сепаратисты, то их лидеры должны были с гордостью
заявить о своей причастности к акции и пообещать устроить ненавистным русским
гяурам еще много "норд-остов", если они не выполнят такие-то и такие-то
требования. Однако не последовало ни выдвижения условий, ни признания в
авторстве теракта. Наоборот, официальные лица сепаратистов отрицали свою
причастность. По версии Кремля признание в осуществлении нападения появилось
на одном из сайтов ичкерийских моджахедов, однако названный интернет-ресурс
был недоступен для пользователей якобы в результате хакерской атаки русских
эмигрантов из США, случившуюся через считанные минуты после опубликования
сообщения, так что проверить эту информацию возможности не было.
А какие требования выдвигали налетчики? Может быть, они желали освободить
своих товарищей, томящихся в застенках РФ? Или требовали в обмен на
освобождение заложников показать по Первому каналу подготовленный ими заранее
фильм о жертвах путинских бомбардировок среди мирного населения Чечни? Да, это
был бы очень эффектный ход, и любой реальный террорист добивался бы подобного.
В конце концов, можно понять, если бы тип, которого пресса называла "Мовсар
Бараев", потребовал допустить в ДК иностранных телекорреспондентов, где
высказал бы все, что накипело на душе.
Имелась у налетчиков и возможность сделать беспроигрышный ход:
отпустить 50 заложников и пообещать отпустить еще 300 человек, если об этом в
ходе переговоров попросит лично президент Путин. В случае отказа Кремля от
переговоров надо было пообещать уничтожить всех заложников. Если Путин
согласится - он будет неслыханно унижен. Если не согласится - будет объявлен
трусом и на его совести окажутся сотни жертв. Но "террористы" делали лишь
невнятные заявления в том духе, что "мы пришли сюда умирать", но при этом
старательно прятали под масками свои лица, что для смертников совершенно
нетипично, ибо им скрывать и бояться уже нечего. Требования немедленного
вывода войск из Чечни нельзя назвать реальными. Настоящий террорист Басаев во
время налета на Буденновск вполне разумно требовал начать процесс мирного
урегулирования в Чечне, лишь конечным результатом которого должно было быть
решение о выводе войск.
В Беслане «террористы» вообще не выдвигали
никаких требований. Кто-то наспех начеркал на листке несколько строк, после
чего было объявлено, что это «письмо Басаева». Обо всем этом на допросе
откровенно рассказал разжалованный губернатор Северной Осетии Дзасохов (читать
протокол допроса).
Ну и, наконец, какие были у «террористов» мотивы? Не могли же они
совершить захват заложников по личному почину? Чеченскому народу, если
налетчики представляли его интересы, это не сулило ничего кроме вреда.
Рассчитывать привлечь симпатии мирового сообщества, помешанного на борьбе с
терроризмом, такой акцией может только полнейший кретин. Кремлю же как раз
выгодно было представить чеченских сепаратистов отмороженными кровопийцами,
чтобы отбрехаться от навязчивых обвинений в нарушении прав человека на
Кавказе. В Беслане сюжет как две капли воды напоминал норд-остовские события.
Все те же
неизвестно откуда взявшиеся и никого не представляющие налетчики, которые не
могут сказать, чего они хотят.
Так же, как в Москве в 2002 г., силовики совершенно не желали знать, кто
за всем этим стоит – всех «террористов» прикончили. Правда, одного – Нурпаши
Кулаева, якобы захватили живьем, и даже судили, но нетрудно понять, что это
был ряженый, играющий роль террориста для публики. Собственно, именно в этом
качестве его и воспринимали потерпевшие, участвовавшие в процессе. По крайней
мере, на суде он не сказал абсолютно ничего, что могло бы пролить свет на