Спирихин: Ты замечательно сказал о революции: свобода и искусство. Есть ли здесь точки соприкосновения? И свободно ли твое искусство?
– Вряд ли.... Вряд ли... Это попытка. Это попытка. Я не могу сказать что оно свободно. Это попытка свободы. Естественно попытка".
Скидан в одной из рецензии сравнил флягиновское интервью с текстом Беккета, где герои на своем пути теряют не только представление о реальности, но вместе с мыслительным у них развинчивается и сам словесный аппарат, в результате чего попытка свободы самовыражения терпит катастрофу.
– Да! В том-та и дело что. Да. Ну, тут я не думал, и напрасно, наверное, не думал, потому что действительно мне кажется, что это покруче, чем там "человек-собака". Кто такая "человек-собака"? Непонятно. Потому что человек ползает, собственно говоря, хождение оно же собственно ползание. А летание оно же чем кончается? Оно понятно, чем кончается. Летать он не может так, а посредством керосина, это все печально кончается.
ххххххххх
Кто не знает: во всех перформативных выступлениях Флягина всегда присутствует ползучее начало (но не потому, что он причисляет себя к гадам, скорее это тонкая культурная идентификация о положением разведчика): в Манеже он в чистом костюме ползал по ручью с молоком, по красной дорожке в садике Анны Ахматовой, в Щепине полз по галерее с санками с пивом, в Ярославле переползал вокзальную площадь, в Университете – ползал под партами. Возможно, таким символическим образом Флягин выражал свое религиозное чувство в перечисленных храмах искусства, смирял свою гордыню, переживал унижение, а потом восставал, отрясал пыль ничтожества и уже чувствовал себя возвышенно.
Большое творческое удовлетворение, как показалось, испытал он от знаменитого перформанса "Ванька-встанька", когда на протяжении полутора часов, так сказать, совершенно голый, он скатывался, ложился и опять скатывался со стульев, постепенно покрываясь синяками. Стулья эти были те самые стулья (нет, на этот раз не из пьесы), а на которых он ночевал в "Борее" уже четвертый год. Казалось, он задумал разбиться. Но и здесь его караулила неудача: обессиленный, избитый, но живой, он уполз на кожаный диван. Аплодисменты, тройная доза водки, объяснения поклонниц и умиротворенность гения – был закономерный итог.
Постепенно мы уже все научились блистать и избегать провалов.
Вдохновенная спонтанность была незаметно подменена не менее вдохновенной продуманностью. Иногда даже – долгосрочной выдержкой. Чуть ли не аскезой.
В подтверждении, что от нас можно ожидать и такого, я предъявил к тем же вальрановским дням "Завтрак скалолаза". Это был безвозвратно просроченный завтрак, проросший плесенью. (Сами эксперименты над художественностью плесени производились весь март). Как шедевр стиля было предъявлено яйцо в рюмке, подернутый зеленым бархатом тусклым зеленым бархатом хлеб и тарелка овсяной каши в стоящей дыбом паутине. Все эти вещи был завораживающе красивы, и казались поддельны: никакого запаха разложения или гнилостных ассоциаций. Завтрак с того света: да, там он немножко другой. По стенам были развешаны неземной красоты горные пейзажи, отсылающие к золотому веку сюрреализма.
ххххххххх
У них есть огpомноe Оно нecкaзaнноe Я.
Но они никогда не будут вписаны в Книгу Бытия
Они били в барабаны, предупреждая, что здесь безумцы.
А потом показывали на голове раны и глядели из-под них как умцы.
Они уходили в дальние комнаты и там пилили ерунду из ели.
А потом возвращались обратно и сладко отработанное ели.
Они обожают кошек и страшатся врачей и больницу.
И потому им не дадут автоматы, чтоб охранять внешнюю границу.
И они надевали на себя костюмы и танцевали как отцы.
С той лишь разницей, что они не подлецы.
Это о тех сумасшедших детях (корректно выражаясь, проблемных), которых нам отдали на неделю, что называется на творческое перевоспитание.
Остроумнее нельзя было придумать. Наши товарищи запросили крупную сумму (Сорос все стерпит) на пилы из Японии и краски из Италии, на фанеру из Финляндии; только шурупы были отечественные, из Нарвы. Не пропить сумасшедшие деньги – только ленивый не пропьет. В два дня они были храбро пропиты, а пилы были заменены на лобзики. Я взял себе театральную мастерскую, где материальная часть отсутствовала, но зато в избытке был сам материал – сами герои с зубами (да простят мне матери) в три ряда. Я просто вскрикнул от восторга, когда рано утром в понедельник они причалили парами к подвальчику "Борея". Не знаю как художники, но с артистическим божьим даром они уже родились. Упитанный поэт, не могущая остановиться от хохота девочка, убегающая, прячущаяся девочка, угоняющая велосипед, красавец-любовник, с долгим серым взглядом, уставший бороться с аудиошизофренией, застенчивый худенький Алёша – жертва автомобильной катастрофы – больше театра любящий собирать кошек, упрямый будда из Листы с – глазами, нарисованными Модильяни, – влюбленная пара, держащаяся друг за друга четырьмя руками и целующаяся ртами полными пагубных пузырей (есть мнение, что вирус безумия через поцелуй не передается: опасно, наоборот, "платоническое" общение). Вундеркинды сцены. На миг я почувствовал, что меня пересекает темная зрелось Арто.