Однако, по своей врожденной наивности, Всеволод Леопольдович не понимал этого. Он не считал себя пропащим человеком и был уверен, что у него есть не только прошлое, но и будущее. Его возраст смирения, неизбежный почти для всякого человека и включающий непротивление и покорность жизненным обстоятельствам, еще не настал. Да, юность с ее прекрасными, пусть даже и безумными порой, порывами миновала, но на смену ей пришли годы зрелости, не менее чудесные и многообещающие. Всеволод Леопольдович не сомневался, что многое ему в жизни еще предстоит испытать, прежде чем преклонные лета окончательно смирят его, благодетельно подготовив к переходу в иной мир. Но это произойдет еще не скоро. Впереди у него достаточно лет, полных, быть может, неизбежных разочарований, но и очарований тоже. Так он думал, и в своем заблуждении был искренен, как большинство людей, не замечающих или отвергающих то, что могло бы вызвать в них разлад с действительностью.
В это утро, которое так много ему обещало, Всеволод Леопольдович вышел из дома, весело мурлыча себе под нос им самим сочиненную песенку:
– Иду и напеваю.
Такой я человек!..
Всеволод Леопольдович отчаянно фальшивил, но это не мешало ему получать удовольствие. Словно дирижер, управляющий невидимым оркестром, он помахивал рукою в такт незатейливой мелодии.
Нападавшие за ночь с деревьев листья устилали разноцветным ковром двор и шуршали под его ногами, напоминая звуки морского прибоя. Солнце, обычно редко заглядывающее в их двор, со всех сторон окруженный домами, отражалось и множилось в оконных стеклах. Повсюду скакали солнечные зайчики. Всеволод Леопольдович проследил взглядом за одним из них, перед этим едва не наступив на него. И увидел нищего, который копался в мусорном баке, установленном в глубине двора.
Если бы не солнечный зайчик, Всеволод Леопольдович прошел бы по двору, ничего не заметив. Обычно он отводил взгляд даже от мусорного бака. Он был чрезвычайно брезглив. Вид гниющих отходов мог надолго лишить его аппетита.
При виде человека, роющегося в мусоре, лицо Всеволода Леопольдовича скривилось от отвращения. А затем он – такой уж это был день, вероятно, – неожиданно почувствовал презрительную жалость к нищему и даже желание подать ему несколько монет.
И это было тем более удивительно, что к нищим Всеволод Леопольдович относился с предубеждением, считая их людьми без стыда и совести, и более того – членами преступного сообщества, мошеннически наживающихся на человеческом милосердии. Он не делал различия между попрошайками в подземных переходах и на церковной паперти. А свои скудные знания об этом мире почерпнул из прочитанного еще в детстве романа «Принц и нищий», значительно позже подкрепленных разоблачительными публикациями в отечественных журналах и газетах эпохи перестройки. Впрочем, таланта Марка Твена оказалось достаточно, чтобы Всеволод Леопольдович, во многом другом излишне мягкосердечный, стал непримирим.
Но в этот день он вопреки всему решил нарушить свой обычай. Пропев «иду и улыбаюсь прохожим и цветам», он негромко, не забывая о чувстве собственного достоинства, окликнул нищего:
– Эй, милейший!
Нищий поднял голову, и пораженный Всеволод Леопольдович едва не вскрикнул. Это был его сосед по подъезду. Звали его Константин Михайлович Обручев, но обычно при знакомстве он просил называть себя Костей, утверждая, что еще очень молод. Он был почти ровесником Всеволода Леопольдовича. Но сейчас Костя показался ему дряхлым стариком, словно после их последней встречи прошло не несколько месяцев, а по крайне мере десять-пятнадцать лет.
Костя жил в крошечной однокомнатной квартире на первом этаже, из которой вот уже много лет дурно пахло, словно в ней прорвало канализацию, и нечистоты залили пол. Всеволод Леопольдович всегда убыстрял шаг, когда проходил мимо, брезгливо зажимая пальцами нос. От самого Кости, если им случалось встретиться, исходил еще более отвратительный запах.
Некоторое время они безмолвно смотрели друг на друга, причем Всеволод Леопольдович – с чувством неловкости, словно он, сам не желая этого, приоткрыл завесу над чужой постыдной тайной. Костя глядел на него сначала равнодушно, но потом в его глазах промелькнула какая-то мысль, и он, перестав копаться в отбросах, направился к Всеволоду Леопольдовичу.