3
«Еще весь лес такой сквозной…»
Еще весь лес такой сквозной,
Что виден издали подснежник,
Над прошлогоднею листвой
Он всех цветов белеет прежде.
Ему и дела нет, что здесь
Зимою не бывает снега, ―
Весенний первенец, он весь
Свидетель зимнего побега.
Иду в блаженном полусне.
Вокруг все так легко и просто,
И не препятствует весне
Соседство русского погоста.
4
«Нет воздушней этого тумана…»
Нет воздушней этого тумана,
Призрачнее нет голубизны,
Только надо выйти спозаранок
К перелескам Женевьевской стороны.
Город близок. Но весна поближе,
Мимолетная французская весна,
Даже к верноподданным Парижа
Благосклонна и внимательна она.
Жизнь еще не прожита, отпета.
Встреча будет, только погоди.
Впереди счастливейшее лето,
Много света будет впереди.
5
«Не говорить и не писать, не думать…»
Не говорить и не писать, не думать,
А только сердцем чувствовать, что ты
Вот здесь, вдали от городского шума,
Со мной глядишь на деревенские цветы,
На это медленно стареющее лето,
Которое не хочет уходить,
Все ждет, Бог весть, какого-то ответа
И до конца все хочет пережить,
На эти голубеющие склоны
Полей над безымянною рекой
И на дубок, такой еще зеленый,
Что нет сомнений: встретимся с тобой!
6
«Глядеть, глядеть! И глаз не отрывать…»
Глядеть, глядеть! И глаз не отрывать,
И знать, что никогда не наглядеться
На Божий мир. Какая благодать,
Какая радость для стареющего сердца.
И здесь, в чужом, и там, в родном краю,
В деревне под Парижем и в станице,
Где жег огнем я молодость свою,
Чтоб никогда потом не измениться,
Все тот же воздух, солнце… О простом,
О самом главном: о свиданье с милой
Поет мне ветер над ее крестом,
Моей уже намеченной могилой.
1950―52
1
«Хлеба. Дорога. Ни души…»
Хлеба. Дорога. Ни души.
Все замечательно и просто.
Тяжелый памятник Груши
В начале сельского погоста.
А дальше легкие кресты
Иных, негромких поколений;
Из века в век стоят мосты
Для молчаливых поселений.
Всем хватит места. И земля
Не беспокоится об этом.
Опять дорога и поля
Под торжествующим рассветом,
И недалекое сельцо,
Восходят дымы тиховейней,
И полусонное крыльцо
Гостеприимнейшей кофейни.
Я выпью ром, ты ― молоко,
Черед, придуманный не нами.
Шагай просторно и легко
И веселей маши руками.
2
«Цветет французская заря…»
Цветет французская заря
Над пробудившейся деревней.
Нет, я сюда пришел не зря,
Вот к этой церкви очень древней.
Какой-то баснословный век,
На предыдущий век похожий;
Средневековый человек,
Как я теперь, здесь был прохожий.
И это нас роднит. Века,
На книжных полках тяжелея,
Играют с нами в дурака,
Чем дальше ― больше и вернее.
И мы, потворствуя векам,
Все реже вспоминаем встречи,
С небес ниспосланные нам,
Совсем простые, человечьи.
3
«Зодчий, зодчий! Что ты строишь ― отчий…»
Зодчий, зодчий! Что ты строишь ― отчий
Или новый, незнакомый дом?
Скоро осень. Дни уже короче.
Надо бы подумать о другом.
Крот жилище под землею роет,
Птица вьет воздушное гнездо,
Человек себе хоромы строит,
И всегда не так или не то.
Как бы нам найти небесной манны,
Чтобы жить по-Божьи без гроша?
Помнишь наш донской курень саманный
С кровлей из простого камыша.
4
«Будут уничтожены деревья…»
Будут уничтожены деревья,
Будут уничтожены поверья,
Что деревья нас перерастут,
Вечно устремляясь в высоту.
Будет поле. Обмелеют реки.
Еще ниже станут человеки,
Повторяя вещие слова:
Все на свете трын-трава.
Что-нибудь такое,
Детское, простое,
Всем давным-давно
Знакомые слова:
Небо голубое,
Солнце золотое,
Глаз твоих веселых
Зеленей трава.
6
«Стакан вина. Благословенный хмель…»
Стакан вина. Благословенный хмель.
Конечно, мир доверчив и прекрасен,
Как этот приблудившийся кобель,
У ног моих лежащий на террасе.
1955―56
Об авторе
О Николае Туроверове
Имя российского поэта, историка, журналиста и издателя Николая Николаевича Туроверова (1899-1972) мало известно на его родине, в России. А между тем это был видный поэт и активный деятель культуры русского Зарубежья, оставивший многотомное поэтическое наследие. Русская зарубежная пресса называла его «поэтом талантливейшим», «последним выразителем духа мятежной ветви русского народа ― казачества».