– Может быть, в последнее время она была чем-то подавлена, удручена?
– Катя – человек сильный, ипохондрией не страдает… Не страдала… – поправляется он, слабо усмехнувшись.
– Тебе известен круг ее знакомств?
– Более-менее, – Завьялов коротко взглядывает на меня и опускает глаза.
И я вспоминаю: он же нанимал сыщиков следить за ней, когда ревновал к журналисту Алеше.
– Мобильник жены у тебя?
– У ментов.
– А записная книжка?
– Катя все держала в памяти.
Он уставляет бессмысленный взгляд на пустую хрупкую пластмассовую емкость, которую зачем-то все еще держит в руке, – и неожиданно, с хрустом сдавив в кулаке, швыряет жалкий комочек на стол.
Что мне сказать ему в утешение? Мужайся? Глупо. Терпи? Еще глупее. Каждый перемалывает горе в себе. В одиночку. Даже родные могут в лучшем случае сопереживать. А я – человек посторонний.
Ливень обрушивается внезапно. Стекла кафушки заволакивает пелена. И люди, и собаки разбегаются кто куда. А навек неразлучная парочка – гром и молния – продолжают яростный спор света и звука, сверкания и грохота.
В забегаловке чуточку темнеет. Завьялов по-джентльменски предлагает подвезти меня в любую точку города, куда укажу. Отказываюсь и выхожу из кафушки под разъяренный водопад. Хочется смыть с себя нечто мучительно-неловкое, чему и названия не подберу.
Прошагав чуть не полгорода, возвращаюсь домой, промокнув до костей, раздеваюсь и заваливаюсь спать.
Когда просыпаюсь, вижу Анну. Она читает книжку, время от времени с улыбкой поглядывая на меня.
Сначала намереваюсь по-быстрому одеться и рвануть на работу (с конца прошлого года я вернулся к прежнему полузаконному ремеслу бомбилы) – и передумываю. С извозом придется повременить.
Напяливаю бордовый, в черно-золотистую полоску халат, который мне подарила Анна на день рождения, удаляюсь на кухню и звоню Акулычу.
– Привет, Акулыч.
– О, в мою мобилу залетела птаха и чирикает. Ты чевой-то редко стала беспокоить папу Акулыча, птичка божья.
– Слыхал, Акулыч? Угрохали жену Завьялова.
– Как же-с. Ентот Завьялов ментовку винтом завинтил: вынь да положь убивца евоной законной супружницы! Ой, чую, нахлебаются с ним хлопчики. Но на наших ребятках где сядешь, там в аккурат и слезешь. Так он, значится, и тебя подключил? Проздравляю. Хотя, ежели совсем честно, не с чем. Дело – стопроцентный тухляк.
– Что-нибудь нарыли?
– А ты не много хочешь от папы Акулыча, охламон? А ты не подзабыл, что я ушел из ментовки? Я был честным ментом с большими звездами… Ну, почти честным. А полицаем… или как его там?.. понтом?.. быть не желаю. И – амба. Я ж должен был пройти аттестацию, язви ее в корень. То есть, как бы судилище. А судьи кто? Ась?.. То-то же.
– Значит, ты не сможешь мне помочь?
– Ежели сильно приспичит, не робей, обращайся. Но особых надежд на папу Акулыча не возлагай. Я нынче пензионер. Пензия капает, и ладно. Живу на даче, овощи-хрукты выращиваю, осенью на базаре стану торговать. Таким жлобом заделаюсь, што любо-дорого, за копейку удавлюсь.
– Кстати, Акулыч. Мне весной прошлого года Завьялов предлагал стать начальником его службы безопасности. Хочешь, поговорю с ним? Местечко, само собой, занято, но что-нибудь для тебя найдется.
– Чтоб я, бывший мент, бандюгану служил! – рев Акулыча раздается так неожиданно, что я чуть не роняю телефончик. Того и гляди, парень начнет на себе рубаху рвать. А может, и рвет, мне не видно.
– Ладно, Акулыч, извини, если ненароком обидел.
– На дураков обижаться – себя не уважать, – отходчиво бурчит он, а мне кажется, что из мобилы валит дым, как из чайника. Раскипятился Акулыч не на шутку.
– Бывай, – он прекращает разговор.
А я принимаюсь ходить по кухне. Гроза миновала, за окном вечер, такой ясный, что щемит сердце. Хочется выйти на улицу и бродить до утра, одному или с Анной. Или сидеть на берегу пруда со Сверчком и беседовать… о чем-нибудь.
Я думаю о Кате Завьяловой.
Помню, как она терзалась, не зная, уйти ей от мужа или нет. И тот, ради кого она собиралась бросить мужа-бизнесмена, милый моему сердцу Алеша Лужинин тоже страдал. И надеялся. Но судьба милосердно расставила все по своим местам. Сначала закончились Алешины мучения, а на днях наступил и Катин черед.
Скоро они вдвоем соединятся на облачке и будут с улыбкой вспоминать, как любили и истязали друг друга на земле…
Вчера Акулыч обиделся не на шутку, и я решил, что он месяц, а то и два не станет со мной общаться, но нет – сегодня позвонил. Голос отстраненный, мрачный, сухой: