В орнаменте убегающей линии – от первого мига в миганье до-первое – учимся мы путешествовать в мир дорожденного и познавать прилегание «я» в мир дневной и обратно: читаем события жизни души после «мига», который наивное знание называет нам смертью.
. . . . .
С особою ясностью передо мной среди дня возникали орнаменты: в Льяне! и содержание памяти бессодержательной прежде – росло,
Говорил себе: в Льяне!
– «Все это я видел уже»…
– «Это все открывалось уже мне в до-сонном».
– «И стало быть: жило за снами и явью, как – сон на яву».
– «Я забыл этот сон, погружаяся в тело»…
– «Теперь; только вспомнил».
Перемещенья сознания посещали и Нэлли; и мы рисовали орнаменты, сознавая отчетливо их: содержанием памяти; знаки нам не были сказкой драконов, а явью когда-то живых птеродактилей мира.
Странно: орнаменты процветающей мысли, которые заносили в альбомы, переживались, как детские сны, но с сознанием, приобретенным впоследствии: это не сны, а действительность.
Странно: иные узоры орнамента мы высекали из дерева на Иоановом здании; припоминали их ритмами –
– из которых в разгоне времен вытыкались телесные органы наши, – остывшие ткани; и мы оживив первый миг, оживляли и далее: содержание первого мига, летя в нем из органов тела в рои ритмо-плясок; своей ритмо-пляскою духи спрядали из образов: камни, цветы и живые тела: –
– первый миг – столкновенье до-тельного с тельным, где тельное есть окрыленный полет, а вне-тельное – стылость морозов пустотного мира; и тельное переживает бестельное, будто оно есть улет в никуда; а бестельности переживают тела, – точно дыры, через которые упадают они в никуда.
. . . . .
Мои первые миги, как сны: сны во сне; мои миги вторые – кошмары, в которых живет память прежнего; и лишь впоследствии зажигаются миги, которые мне становятся воспоминаньями о бывавшем; они вытесняют мне первые миги, которые сны прорезают, как молнии памяти.
. . . . .
Где критерий оценки события снов?
В утверждениях:
– «Сон…»
– «Никогда не бывает…»
– «Фантазия…»
– «Мы живем на земле…»
– «Не летаем…»
– «Родимся естественным образом…»
– «Кушаем…»
– «Вырастаем…»
– «Рождаем:»
– «Стареем…»
– «И вновь рассыпаемся прахом…»
И я, попугай, повторяю за взрослыми, позабыв факты памяти:
– «Сон…»
– «Не летаем…»
– «Родимся естественным образом…»
Очень поздно потом происходит со мною то самое, что старцем, увидевшим изображенье дракона:
– «Я – видел: такая, же гадина на меня нападала»…
Так – я: опрокинувши ложные догматы, я стою, потрясенный:
– «Я – вспомнил!»
– «Я – вижу себя: я – лечу, пересекая пустоты и вспоминая, что я оторвался от родины…»
Вот – первая данность сознания; прочее вздор; когда тело разорвано, части, его, раскидавшись вокруг, продолжают кричать:
– «Никогда не бывает…»
– «Родился естественным образом…»
– «Кушал…»
– «Умрет…»
Но «Я» отвечает:
– «Неправда…»
– «Все – было!»
. . . . .
Под брызгами, в выхлестах ночи два мига скрестились во мне: пребыванье на палубе парохода «Гакона Седьмого», и – пребыванье в разлетах загробного, где летел, огибая телесную жизнь, в правду первого мига; стихии, как звездное небо, объемлют рожденье и смерть; и из смерти видна нам тропа наших странствий до мига рождения.
Пароходик: корма – миг рожденья, нос – заострение в смерть; я забегал по палубе: от рожденья до смерти; и – повернулся назад: но за кормою, я видел, что –
– пены плевались, слагался в белоусые гребни; и – шлепались в палубу; дали за ними ходили: рыдающим гудом и мощными массами; из туманов бежала луна: фосфореющим блеском узоры орнаментов строились –
– Эти орнаменты мы рисовали когда-то, как просветы через миги сознания –
– строились жизни загробных и до-рожденных миров: на страницах альбома хотелось воскликнуть:
– «Все это я знаю…»
– «Оно – не фантазия…»
– «Возникало в фантазии это все – после…»
Сперва была память: –
– о том, как я бегал по палубе взад и вперед, созерцая огромные, мощные массы; –
– и бешеным фосфором, перелетая чрез борт, целовали мне губы горчайшие, едкие соли – до мига рождения; ритмо-пляскою ткали все блески на палубе, мачте, на старых брезентах, спасательных лодках, трубе парохода «Гакона Седьмого», а тени, слагаясь у блесков, поставили перед летающим оком, рельефы иллюзии, где слиянье дотельного стельным образовало: мой вылет из тела, стоящего у пароходной трубы, или – влет чрез дыру (мое темя) в ничто, облеченное в шляпу с полями; соединение моментов сеть дым пароходной трубы, изображавший мгновенными клубами: появленье писателя Ледяного на пароход в миг рождения из Ничто, именуемого странным словом «Ньюкäстль», в сопровожденье шпиона, державшего зонтик; шпион оказался – фантазией (или драконом); но в нем – росла память.