Она поднялась с кресла, подошла к нему.
— Любимый, не бросай меня.
Она заплакала, и крупные прозрачные слезинки одна за другой заскользили по её щекам.
— Что ты. Что ты, — успокаивал Дэвид, в то же время сам чувствуя солёный привкус во рту.
Он целовал её губы, щёки, глаза…
Лёгкий ветерок врывался сквозь полуоткрытое окно и разглаживал её волосы.
Наступала ночь. Они были вместе. Они сейчас вместе. Они будут вместе всегда. Не смотря ни на что.
— Милый, я тебя так долго ждала.
— Я тоже. Я всю жизнь искал тебя.
— И я. Мы будем вместе?
— Да. Да. Да.
Всё остальное было сном, а, может быть, и не было. Дэвид в эту ночь понял, что нравиться могут многие, а любить можно лишь одну, раз и навсегда.
И когда ночная прохлада расстелила перед ними постель из лепестков ландыша, когда месяц прислал им запахи роз, а звёзды мелодию вальса, когда он и она забыли обо всём на свете, окунувшись в нежные объятья, ниспосланные судьбой; всё закружилось в переливе цветов, в шуме листвы деревьев, в плеске воды в ручье, а потом вошло в них, в их сердца, в их души, в их тела, в ту картину любви, что не дано описать полностью ни одному художнику, как не дано понять смысла слова «любовь», не испытав её.
Ночь пролетела в одно мгновение. Они были рядом. Они были вместе. Они были счастливы.
— Ласточка моя.
— Любимый.
Он вышел из её дома один. Вокруг была пустота. Только её дом и дорожка, уходящая от него куда-то далеко-далеко, в неизвестность.
Почему он вышел один, Дэвид не знал. Зачем? И этого он не знал. Она осталась там, в доме, и он сейчас же туда вернётся. Дэвид обернулся. Дом стоял на прежнем месте. Но дорожка обрывалась, не доходя до дома.
— Что это? О, ужас!
Дэвид в два прыжка преодолел десяток шагов дорожки и упёрся в невидимую преграду. Тогда он закричал. Это был крик боли, крик безвыходности, крик отчаяния.
— Она там. Она там, — тупо повторял он, силясь сделать шаг по направлению к дому. Но нет. Что делать?
Внезапное мерцание света вывело Дэвида из оцепенения. Становилось то светло, то темно; сперва небо окрашивалось чёрным, затем рассветало. Однако ни одно из светил не обозначало свой ход на небосклоне. Что это означало? Ведь должно же было быть какое-нибудь объяснение!
Дэвид понял, что дорожка обрывается в такой же пустоте, что была кругом. До неё нельзя дотронуться, туда нельзя шагнуть.
Он стал рвать на себе одежду и бросать в пропасть, возникшую перед ним. Похоже, это препятствие было создано исключительно для живой материи. Одежда перелетала сквозь преграду и исчезала.
Но вот, наконец, мерцание прекратилось. Сколько времени оно продолжалось? Дэвид слишком многого не знал.
И вдруг дорожка сомкнулась. Со всех ног, не чувствуя себя от пережитого волнения, он бросился туда, к ней. Вбежав по ступенькам, он приоткрыл дверь её квартиры. Дэвид увидел много незнакомых людей. Они не обращали на него никакого внимания. Он подходил к ним. Они отворачивались от него или просто не замечали.
И тут он не выдержал.
— Милая. Любовь моя. Отзовись. Где ты? — голос сорвался, слёзы выступили на глазах.
Ему никто не ответил.
Дэвид пошёл по комнатам. В одной из них он наткнулся на женщину, стоявшую неподвижно спиной к нему.
Чувствуя дрожь в ногах, он несмело приблизился к ней. Женщина обернулась. Это была Она.
Он смотрел на неё, на изменившиеся черты лица. Но всё же ещё те, те самые, родные, любимые.
Она смотрела на него. А, может, через него. Потом она отвернулась, прошла по направлению к двери в соседнюю комнату.
Дэвид неотступно следовал за ней, за той, ради которой был готов пожертвовать всем, самим собой, только бы быть рядом, быть вместе, всегда.
Он подошёл к ней, взял за руки, заглянул в глаза, наполненные тоской и грустью.
— Что с тобой, моя милая. Я пришёл. Ты меня не узнаёшь? Родная…
Дэвид набрал в лёгкие побольше воздуха, чтобы сохранить дар речи; язык не повиновался, от слёз першило горло.
Она освободилась от его рук, подошла к разложенной кровати, легла.
Какая-то дама строгого вида зашла в комнату, посмотрела сквозь Дэвида и, прошмыгнув мимо, исчезла.
Дэвид опустился на колени перед кроватью. Он стоял перед ней как тогда, но что-то изменилось.
— Я люблю тебя, — произнёс Дэвид, с трудом выговаривая слова.
Она поднялась с кровати. Он встал на ноги.
— Помнишь, ты говорил мне, что хорошо быть свободным человеком? — спросила она, не глядя в его сторону.
Дэвид не помнил такого. Вернее, он знал, что не мог такого говорить.