Он это оценил, но не понимал, как это вообще могло прийти им в голову, не понимал и не мог понять, потому что кто бы ни пробежал эту тираду, даже бегло пробежавшись по ней, – а тут, если бы не тот факт, что он находится в редакции, где идёт серьёзная и осмысленная работа, он бы повысил голос, – потому что если бы кто-то прочитал её хотя бы поверхностно, то и тогда стало бы очевидно: единственное, чего заслуживает эта дрянная работа, – это уничтожение, но ладно, без проблем, он понимал, что существуют противоположные взгляды, и он – как безоговорочный сторонник свободной прессы – также понимал, что кто-то может иметь мнение, противоположное его собственному «относительно» судьбы этого хамского наступления на всё святое, но он никак не мог принять то, что только что предложил главный редактор, и гарантировал, что весь расширенный Гражданский комитет – если бы они вообще были способны принять решение – проголосует против этого, особенно учитывая, что сам католический викарий собирался, в порядке исключения, почтить их своим присутствие, хотя это никоим образом не должно было помешать — по этому поводу он склонил голову — дискуссии, в которой участвуют эти так называемые противоположные мнения; поэтому теперь дело главного редактора назначить, ну, если не его секундантов — хе-хе, мэр хихикнул, — то день и час, но пусть они как можно скорее установят день и час для вынесения решения Гражданским комитетом по поводу этой вышеупомянутой инвективы — сегодня, сказал главный редактор, в два часа дня, — но что ж, это невозможно, возразил мэр, он, конечно, не может собрать членов Комитета в такое короткое время; затем три часа, но ни минутой позже, сказал главный редактор, потому что место для этого материала резервировалось в вечернем выпуске, и, как всем было известно, это была серьезная и продуманная редакция, где всё шло по графику, каждый выпуск закрывался, так что три часа самое позднее — и мэр увидел по лицу главного редактора, что у него нет никакой надежды отложить решение хотя бы до следующего дня, он был вынужден согласиться — хорошо, сказал он, поджав губы, и наклонился вперёд в кресле, как человек, уже готовый к действию, или как человек, который уже ушёл, потому что в этом деле каждая минута была дорога, и он даже сказал: ну, здесь каждая минута дорога, поэтому ему нужно идти сейчас, потому что это его жизнь — он вздохнул и вскочил с кресла, в то время как главный редактор, сидя с саркастической улыбкой на лице в своём собственном кресле за столом, даже не пошевелился, и с тех пор он
Взявшись за это дело, он хотел бы отметить, сказал мэр, что в своей общественной работе
— задача, которая была ему выпала, представлять — нет, не представлять, а руководить , направлять и, более того, побуждать к движению жизни в этом маленьком городе, который был по-своему чудесен, — ну, вот как оно было, целый день ему приходилось торопиться, так что теперь он, если его простят, должен был уйти; И он направился к двери, уже вышел из комнаты в коридор, а главный редактор всё ещё не шевелился в кресле, даже не попрощавшись с мэром, в связи с чем мэр отметил про себя, что у него есть своё мнение, ведь, хотя они и представляли разные политические взгляды, всё же существует так называемое «джентльменское соглашение», и он всегда вежливо здоровался с персонажами, даже такими, как этот писака; этот писака, который даже не оценил своего оппонента настолько, чтобы принять его прощание, был последней каплей, и если до сих пор ему приходилось сдерживать свой гнев, то здесь, на лестничной клетке редакции, он теперь свободно излил свою ярость, потому что любой, кто сказал бы ему, что эти голоса, именно этих персонажей, вообще нельзя допускать на политическую арену, был бы прав. Внизу он с грохотом захлопнул дверь. Он подумал: может быть, этот напыщенный, ни на что не годный космополит слышит его там, наверху. И раздался звук хлопнувшей двери.
У нее только что было дурное предчувствие, и она не могла сказать, почему и что именно, но у нее было определенно дурное предчувствие, и мэр прекрасно знал, что она всегда права, когда дело касалось этого, ведь они знали друг друга, ну, может, уже двенадцать лет? — если она когда-либо говорила, что у нее плохое предчувствие, значит, это что-то значило, конечно, она не могла сказать конкретно, что именно это было, неважно, сколько раз она это повторяла, но она была уверена в одном: это было плохо, и каким-то образом что-то подсказывало ей, что была причина, по которой у кого-то — в данном случае у нее — могло быть такое плохое предчувствие, она даже не упоминала незначительных подробностей, как, например (в отличие от прочего), все бродяги, нищие и цыгане из Албании, или откуда они взялись, все они исчезли, ни одного из них не было на улицах, однако они составляли практически неотъемлемую часть уличной сцены, и вы знаете, как это бывает, господин мэр, — и если до сих пор она стояла довольно близко к нему, за его стулом, то теперь она наклонилась сзади к своему боссу, и ее знаменитая грудь почти коснулась плеча мэра, и мэр почти мог почувствовать