- Пан Йозеф думает, что если его брат - управляющий в пивоварне, то он все может себе позволить. Он с самого утра не работает, да и как бы ему это удалось, если он вернулся из города только в полпятого, на рассвете... Так как мне это оформить: как прогул без уважительной причины - или вычесть у него день из отпуска?
И он стоял, держа в руках учетную книгу, и ликовал, и смеялся, так как знал, что папаша против него бессилен, что все козыри у него, у заместителя управляющего пивоварни, общества с ограниченной ответственностью.
- День из отпуска, - отозвался папаша и уселся на койку, закрыв глаза; на нем был лучший его костюм, потому что через час ему предстояло выступить на заседании совета директоров пивоварни с докладом о том, как увеличить сбыт пива. А я стоял, засунув пальцы под лямки ранца, только-только вернувшись из школы, смотрел на группу рабочих и отца, склонившегося над дядюшкой Пепином, и мне было стыдно - не за папашу, не за Пепина и не за пана заместителя, я стыдился вообще того, что дядюшка такой беспомощный, отец такой безвинный и оба они дети куда меньше моего. Но самым маленьким ребенком во всем городке был, конечно же, дядюшка Пепин, потому что он был одинок. Когда по вечерам дядюшка в морской фуражке отправлялся охотиться за красавицами, люди повсюду выглядывали из окон и высовывались из-за занавесок, и каждый хотел пожать Пепину руку и перекинуться с ним парой слов, но в сущности он был куда более одинок, чем безумная старуха Лашманка, которая ночевала, завернувшись в тряпье, под мостом, а зимой с кружкой в руках грелась близ церкви, старуха, за которой мальчишки бегали с криком: "Баба, где твои миллионы?" А она пускалась с мальчишками в беседу о своих владениях, о том, что она графиня, но никак не может отыскать свои поместья... И так вот я стоял и вдруг проникся к папаше нежностью. Потому что он был слабым, хотя и обладал большой силой, потому что был к нам снисходителен и все нам прощал; он казался мне Иисусом, переодетым в управляющего пивоварней. Любой другой отец не снес бы такого позора и отказался от дядюшки Пепина, любой другой за то, что я вытатуировал голую русалку у себя на груди, отправил бы меня в исправительный дом, но мой папа простил меня, веря, что я перевоспитаюсь, что мозги у меня встанут на место; папа видел во мне нечто вроде своего мотоцикла "Орион" и надеялся, что в один прекрасный день он поймет, почему не работает двигатель, устранит неисправность и тем самым одержит победу. И у меня вдруг потемнело в глазах, я подбежал к отцу и поцеловал ему руку, бормоча сквозь слезы, что все уладится и что только сейчас я понял, каков он, мой отец, мой папа, а он, сидя на койке, опять откупорил склянку с нашатырем и вдохнул его, чтобы прийти в себя.
- Так что, Йозеф, - сказал он спокойно, - как ты себе это представляешь? Может, хочешь вернуться домой, в Моравию?
И дядюшка Пепин так испугался, что упал на колени и умоляюще сложил руки, настолько устрашила его перспектива возвращения туда, откуда он десять лет назад приехал к нам в гости на две недели.
- Все, что угодно, но только не это!
- Ладно, и что же ты предлагаешь?
- Я начну новую жизнь!
- А как насчет раскрашенной физиономии?
- Это нарисовали мне красотки, когда мы разыгрывали в "Авионе" потрясающую сцену в турецких банях! - горделиво усмехнулся дядюшка.
- А рана на лбу?
- Это в "Тоннеле"... Оланек хотел, чтобы я изображал короля Фарука, который торжественно въезжает в Прагу, и я сидел на осле, а Оланек дал ему нюхнуть перцу, и осел взбрыкнул и сбросил меня на биллиард. Правда, здорово, братец? - кричал дядюшка, заправляя постель, после чего они вдвоем с папашей отнесли койку обратно в угол.
- Так вот, - сказал отец, - на сегодня ты свободен, вечером приходи ужинать, а я куплю еще одну записную книжку и буду вести твою бухгалтерию. Дебет-кредит. Но это - в последний раз! Иначе остается одно: назад в Моравию, домой!
Вечером пришел побритый дядюшка Пепин, смиренно неся в бумажном пакете морскую фуражку. Усевшись в кухне, он раздумывал, как бы задобрить матушку, которая делала вид, будто кое-что ищет - то в кладовке, то на чердаке. Вернувшись в кухню и заметив, что дядюшка хочет ей что-то сказать, она встала на колени и с головой залезла в буфет между кастрюлями, а потом склонилась над плитой, гремя горшками и сковородками.
- Невестка, - робко спросил дядюшка, - у вас есть сигареты?
- Нет, - ответила матушка.
- Так вот вам одна тонкая, дамская, - обрадовался дядюшка, шаря по карманам, а когда нашел, протянул матушке синюю сигарету с золотым ободком. Матушка же принесла глубокую тарелку с кнедликами в соусе с хреном и поставила ее перед дядюшкой. Глубоко вздохнув, он закрыл глаза и сумел побороть искушение. Матушка стояла у печи, глядела на дядюшку, а потом подошла к столу, взяла тарелку и унесла ее вместе с кнедликами.
- Ну, раз вы не хотите, - сказала она и прибавила, - попробовать это китайское блюдо...