Я был в темноте долго. Чувство времени, может быть, и исказилось, но не отказало совсем. Я не спал, но и не бодрствовал. Изредка я открывал глаза, но это ничего не меняло: вокруг меня царила тьма. Я не думал, что ослеп: я точно знал, что вижу. У меня было только сознание, а у сознания были только глаза, а у глаз была темнота, однородная и бесконечная, и глаза созерцали ее, когда открывались. Или, может быть, у меня был только один глаз, общий. Сознание пыталось осмыслить то, что видело, но получалось не очень. Во-первых, оно все еще было заторможенным. Во-вторых, оно было лишено каких бы то ни было подсказок – ни одного костылька, на который оно могло бы опереться. Может быть, я умер? Это могло бы быть правдой. Но я не верил, что умер. Больше походило на то, что я в плену собственной черепной коробки. Например, в коме. Я наглотался какой-то дряни и тем самым, посмотрев напоследок не очень-то интересные, хотя и причудливые мультфильмы, убил себя. Кто бы мог подумать… И пусть я убил себя не до конца, так даже хуже. Сам я себе помочь ничем не могу и не знаю, можно ли мне помочь вообще. Остается только ждать… Чего? Чего-нибудь, каких-нибудь перемен.
Так, в ожидании, я и пребывал, время от времени открывая глаза и глядя в темноту. И ничего не менялось.
От скуки я стал вспоминать свое детство и юность, ища тот момент, когда что-то пошло не так. Но это быстро надоело мне, и я позволил своему сознанию сладко плавать среди образов. Чтобы отвлечь себя от томительного ожидания, я пытался проецировать эти образы в темноту, но они не входили в нее, даже не наклеивались на ее поверхность. Тогда я подумал, что темнота вокруг меня, возможно, очень маленькая и только кажется большой. Может быть, я находился внутри чего-то размером с бильярдный шарик – он же тоже наполнен внутри плотной темнотой – а то и меньше. И вот тогда мне пришла в голову мысль, что я, возможно, поначалу ошибался, и никакая это не кома, не плен внутри чего-то, а самая настоящая смерть, и я буду сорок дней вспоминать все, что произошло со мной, а потом, наверное, предстану перед Господом. Когда я был жив, я считал, что душа после смерти сорок дней пребывает между небом и землей, смотрит на мир, который ей предстоит покинуть, осмысляет свои поступки, сожалеет о недоделанных делах, прощается с родными. Но между небом и землей, наверное, слишком тесно, для всех умерших места не хватает. А я за свою жизнь не сделал ничего особенного, поэтому не витаю среди избранных, а торчу внутри крошечного шарика, захлебываясь собственной памятью.
Думать так, играть во все это с самим собой было почти забавно – ровно до того момента, как темнота перед моим взором стала проясняться.
Нет, это не было похоже на тоннель со светом в конце. Это было скорее как копоть на стекле: потри в середине, и будет видно, что за ним. Сначала это были цветовые пятна. Они были блеклые, но после темноты, окружавшей меня столько времени, они показались мне ослепительно-яркими. К тому же, они двигались. Не задумываясь, я подался им навстречу. Темнота раздалась, пятна приняли определенную форму, и послышались звуки – отдаленные, как через толстое одеяло, но все-таки настоящие звуки жизни! Я потянулся к этому всему еще сильнее, чувствуя, что что-то держит меня, не пускает. И вдруг между мной и внешним миром возникла тень. Я замер. Мне захотелось вжаться в темноту, чтобы тень не заметила меня, но она двигалась прямо ко мне и явно видела меня. Когда тень приблизилась, я ее узнал. Передо мной стоял Бренди. Правда, выглядел он необычно: был блеклым, словно в нем убавили яркости. А еще выглядел он лет на пятнадцать-шестнадцать.
- Привет, - тихо произнес он. – Не бойся. Ничего страшного не случилось. Хочешь поговорить? Иди сюда.
Я осторожно двинулся ему навстречу.
- Я… жив?
- Да, ты жив. Но, скажем так, твоя жизнь поставлена на паузу. Вместо тебя какое-то время поживу я.