- Ты мне вернешь сына, вернешь! - сказала она с едва сдерживаемой яростью. - Это ты во всем виноват! Алеша, я теперь понимаю, за тобой пошел, он все видел и не захочет возвращаться под один кров с отцом-убийцей.
На улице он подходил ко многим, сбивчиво, взволнованно рассказывал, как выглядел Алеша, опрашивал извозчиков, патрульных красноармейцев, просто идущих куда-то людей, но одни лишь пожимали плечами, другие долго выясняли какие-то ненужные детали, а большинство просто отмахивались - не приставай-де. Находились такие, что кивали, говорили, что видели похожего мальчика там-то и там-то. Николай бежал в указанном направлении, но никого не находил, и тоска, страшная, безысходная, замешанная на осознании собственной вины, греха, связанного с убийством человека, которого любил Алеша, начинала кромсать сердце Николая безжалостными, острыми зубами совести, и только новые расспросы прохожих, надежда, расправлявшая слабые, как у новорожденной бабочки, крылья, вновь и ненадолго прибавляла Николаю силы.
В тот день он возвратился домой ни с чем, но, странно, всю ночь проспал, точно и не было тревоги. Утром снова вышел в город, догадываясь, что Алеша шел вчера за ним, и возвращаться он должен был домой той же дорогой. Брел по Большому, подошел к Андреевскому рынку, спрятавшему куда-то внутрь своих стен обычную базарную суету. Чьи-то хриплые, прокуренные голоса долетели до него, и Николай увидел оборванных подростков, игравших то ли в бабки, то ли в битку, горланивших, бранившихся скверными словами. Он подошел. Не надеясь на успех, монотонно и безысходно стал объяснять, кого он ищет.
- А как его зовут-то? - подозрительно посмотрел на него наглый с виду, веснушчатый парнишка с расплюснутым носом, имевшим вывороченные ноздри.
- Алешей, - ответил Николай и сразу понял, что этим оборванным, источающим мерзкий запах мальчишкам что-то известно. - Вы, я понимаю, видели его?
Мальчишка с носом-пятачком долго чему-то улыбался, а потом, цвинькнув длинной струйкой слюны, пущенной под самые ноги мужчины, насмешливо сказал:
- Слушай, дядя, а катись-ка ты отсель колбаской по Малой Спасской! Я тебе не городовой, чтоб за всеми приглядывать. Кокнули, наверно, сына твоего урки поганые, которых здеся, у рынка, видимо-невидимо!
- Да что ты такое говоришь! - испугался Николай, чувствуя между тем, что за грубостью подростка скрывается что-то важное для него. Он хотел было возмутиться, схватить этого звереныша, но что-то подсказало правильный подход к душе исковерканного жизнью мальчишки.
- Ну, голубчик, прошу тебя, скажи, что ты знаешь об Алеше? - заговорил Николай срывающимся от волнения голосом, залезая в то же время в карман пиджака, где у него лежал бумажник. - Смотри, вон сколько ты получишь, если скажешь хотя бы, как его искать и где ты его видел. Ну, ну, говори, чего тебе стоит? Сам, наверное, отца имел или имеешь, понимаешь, думаю, как отцы страдают...
Последние слова попали явно не в цель, потому что Яшка - а это был именно он - вздрогнул, скривился и сказал:
- Знаем мы ваше отцовское страдание! - Но вид пачки денег произвел на Свиного Носа действие благотворное - он просто не отрывал от них взгляда. Ладно, зайдем за угол, при них, - кивнул в сторону товарищей, - ничего говорить не стану...
- Пойдем, пойдем, голубчик! - торопил его Николай, и вот они уже зашли за угол рыночного здания, и Яшка, часто-часто сглатывая от волнения, заговорил:
- Много я тебе, дядя, не скажу, но знай, что жив твой Алешка, - у Царицы он, утром ещё его туда отвели. Обозлил он нас всех тем, что царским сыном назвался, главным в нашей кодле быть захотел...
- Говори скорей, кто такая эта Царица? - Николай схватил Яшку за плечи, но тот ловко вывернулся, оставив в руках Николая куски ветхой рванины.
- Эй, эй, дядя, ша! Со мной полегче надо! Деньги вперед давай, а потом и спрашивать будешь! - Но когда Свиной Нос схватил грязной лапой банкноты, он резко отпрыгнул в сторону и, кривляясь, гогоча, прокричал: - А не догонишь, не догонишь! Слабо тебе, дядя, с самой Царицей знаться, с Царицей Варей! Она, брат, тебе хребет в два счета перешибет, пискнуть не успеешь!
Он скрылся за углом рынка, а Николай, так и ничего не поняв, кроме того, что Алеша жив и находится у какой-то Царицы Вари, пошел прочь, унося в своей груди ноющее сердце, со скулящей обидой на самого себя.
Мысль пойти за советом к Лузгину явилась неожиданно, и теперь, когда речь шла о спасении любимого сына, который когда-нибудь мог бы возвратить себе титул наследника престола, стать повелителем России, никакие сомнения относительно визита к бывшему сыщику не тяготили Николая. Снова он переходил через мост над быстро бегущей свинцовой водой, снова бродил по дворам-колодцам, поднимался по вонючей лестнице. Та же ветхая старушка отворила ему дверь квартиры, но теперь он застал Лузгина не в каком-то затрапезном, домашнем виде, как раньше, а в порядочной тройке, с целлулоидными воротничком и манжетами, с галстуком в горошек, какого-то строгого и официального.
- Я готов выслушать вас очень, очень внимательно, - чопорно, без улыбки, с ощущением собственного достоинства сказал Лузгин, усадив гостя на ободранный диван и усевшись напротив с руками, сцепленными на коленях.
- Пропал Алеша... - без предисловий начал Николай и в двух словах описал обстоятельства пропажи и свой сегодняшний разговор с бродягой.
Лузгин слушал внимательно, но совсем без прежнего, заискивающе-довольного выражения на лице. Лишь при упоминании имени "Царица Варя" он быстро двинул бровями, но тотчас его лицо сделалось по-прежнему непроницаемым. Николай кончил, а он все сидел и молчал, смотря куда-то через плечо гостя.
- Ну, что скажете? - не вытерпел Романов.
- Скажу, что ваши дела неважнецкие, - скороговоркой произнес Лузгин, если, конечно, эта Царица Варя та, с которой и я был знаком когда-то, понятно, по служебной линии знаком.
- Так прошу вас, расскажите все, что вы знаете о ней, - чуть ли не взмолился Николай. - Какие у этой женщины резоны не отпускать Алешу, да и вообще, почему же беспризорник сказал, что она с легкостью может перешибить - так он выразился - мой хребет?
- Хорошо, постараюсь изложить вам историю этой... или предположительно этой особы более подробно, тогда-то вы, Николай Александрович, возможно, и представите себе ее... э, демонический характер. Итак, - поднялся Лузгин и вытащил из тайника какую-то папку, - итак, Варвара Алексеевна Красовская, дворянка, дочь обеспеченных, интеллигентных родителей, училась на Высших Бестужевских курсах, но революционный кружок, в деятельность которого она окунулась с головой, представил Варе иное, нежели наука, поприще. В девятьсот шестом году семнадцатилетняя Красовская становится членом партии социалистов-революционеров, её "левого" крыла и, точнее, боевого его ядра. Вам ли не известны многочисленные кровавые проделки этой группы?
- Да, да, конечно, я был осведомлен и помню. Но ближе к делу...
- Нет, не торопитесь, ваше величество, - впервые улыбнулся своей ядовитой улыбкой Лузгин, склоняя к плечу несуразную по форме голову. Чтобы представить мотивы теперешнего поведения Красовской, - если это она томит в неволе вашего сына, - то нужно знать этого человека. А ведь один раз, в начале седьмого года, я выследил её в одном кафешантане, где она сидела со своим соратником. Боже, она уже в семнадцать лет была ослепительной красавицей, какой-то царицей Савской, Клеопатрой, горячей, страстной, и в то же время по-девически нежной и культурной. Тогда я их упустил - ушли через оркестр, и вскоре последовала целая серия убийств. Террористы едва ли не каждый день расправлялись с видными должностными лицами государства, и я определенно знаю, что фон дер Лауниц и прокурор Литвинов пали от револьверных пуль, выпущенных Красовской.