Выдох вырвался резко, и я тут же поморщилась — с каждой секундой грудная клетка болела сильнее — наверное, я все же сломала ребро. Висок отдавал глухой болью… Чувствовалось, как на нем толстой коркой запеклась кровь.
Эрик приблизился быстро. Пальцы — горячие, дрожащие — бабочками запорхали по коже моего лица. Словно он боялся прикоснуться — то ли оттого, что опасался причинить боль, то ли оттого, что от прикосновения я могла исчезнуть, раствориться миражом.
Я не исчезла. Всхлипнула только и закрыла глаза, наслаждаясь тишиной перед бурей.
— Где болит? — хрипло спросил он, хотя в вопросе не было необходимости. Болело все — от кончиков пальцев ног до макушки. Но я указала на голову, а потом на грудь. Лучше, если он будет ругать меня, когда вылечит. Иначе рискую не выдержать и упасть прямо тут.
Упасть мне не дали — подхватили на руки и понесли в дом. Я зажмурилась, вдыхая запах — сладкий, родной. И руками за шею обняла, несмотря на боль. Не верилось, что все закончилось. Крег мертв, я жива, а завтрашние трудности еще далеко, и дожить до них дадут. Дадут ведь?
Эрик молчал.
И хищные в гостиной провожали нас пристальными взглядами. Они ядом сочились под кожу, усиливая чувство вины и сожаления. Неправильные эмоции — проявление слабости. Я всегда знала, что мои поступки вызывают неодобрение, и была готова к последствиям. Но не сегодня — сегодня хотелось каяться и плакать.
Наверху, в спальне я не выдержала. Беззвучно ревела на руках у Эрика, пока он лечил меня. Боль постепенно уходила, сменяясь усталостью, и тяжесть знания, которым наградил Барт, давила на плечи с каждой секундой все больше. Знанием хотелось поделиться. Переложить часть на Эрика и на минуту забыть. Расслабиться. Обнимать.
Но Эрик обнимать был не настроен. Как только закончил, ссадил меня на кровать и подошел к окну. Руки сложил на груди и смотрел в ночь, за занавеску.
— Прости, — тихо выдохнула я, и он вздрогнул. — Я не могла иначе. Ты…
— Что случилось у источника атли?
Он перебил резко, так и не взглянув в мою сторону. Холодным, осуждающим тоном вождя, готового казнить в любую минуту.
Я вздохнула. Эрик и был вождем — сначала позаботился и излечил, а потом привел на суд. Впрочем, лучше уж так, когда я могу пошевелить головой без новой вспышки боли.
Слова полились потоком — непрерывным и безэмоциональным. Картинки-воспоминания в мозгу всплывали обрывками и тут же сгорали, заменяясь новыми. Крег у стены, потом он же в углу — раненный и злой. Я на полу, справа — ритуальный камень. Черная, горбатая глыба, сколько же крови на тебе? Запах смерти — сладкий, дурманящий. Боль. Барт в кусочке пространства, которое я еще вижу. Белый, ослепляющий мир, запах лотоса в воздухе.
А потом кровь и ярость — такая же белая, холодная, как и кен Барта.
Влажная, мертвая трава, свист ветра в ушах и уходящий в небо столп света из старого домика, скрывающего очаг атли.
— Портал для Первых, — сказала я, еще до конца не веря в то, что видела. И выдохнула, радуясь, что не приходится держать это в себе.
Эрик молчал. Обдумывал услышанное или злился — сложно было понять. Захотелось встать, подойти и обнять, но я сдержалась. Чувствовала кожей — не время, внезапная нежность обратится непониманием и обидой, и мы по-настоящему поссоримся.
Поэтому я просто спросила:
— Ты ничего не скажешь?
— Зачем? — резко повернулся он. — Разве слова что-то изменят?
— У каждого из нас своя точка зрения…
— Нет никакой точки зрения, — перебил он. — Ты ослушалась меня. Ты — моя жена и пророчица скади. Хищный не может не понимать, что значит — жить в племени.
— Возможно, ты прав, — вздохнула я, стараясь стереть запекшуюся кровь с виска. Безумно хотелось в ванную. Смыть с себя воспоминания о минувшем дне, расслабиться и просто полежать. — Меня не воспитывали хищные, и я не умею слепо подчиняться. Я сделала то, что считала правильным, чтобы люди, которых я люблю, жили. Барт говорил: у каждого сольвейга свое предназначение. Он верил в это и потому погиб. И память о нем я предать не могу.
Эрик закрыл глаза и, показалось, мысленно сосчитал до десяти. Впрочем, чтобы не прибить меня после такого, и сотни будет мало…
— Ты — единственный, кто в этом доме действительно верит в Первых, — сказала я. — Давай так: когда захочешь увидеть в моем поступке нечто большее, чем желание ослушаться, мы обсудим все еще раз. Сейчас я не могу… Барт погиб. Каждый сольвейг чувствует потерю.
— Не уверен, что увижу в твоем поступке что-то еще, — глухо ответил он и шагнул прочь от окна. Просторная комната сузилась до опасных размеров, грозясь раздавить меня, и я поморщилась. Злость Эрика — мощное оружие, нельзя об этом забывать.
Но моя собственная теперь еще опаснее. Особенно если учесть, что я не знаю, какую силу вложил в меня Барт.
— Я отмечаю странную тенденцию, — вырвалось у меня с сарказмом. — Мужчины, которых я выбираю, хотят владеть мной больше, чем любить. Когда ты просил меня стать скади, ты знал, какая я. Понимал, на что идешь, а теперь… теперь я вижу лишь несвободу и тиранию. Возможно, ты хочешь защитить, но не думаешь ли, что убьешь во мне все то, что полюбил?
Эрик вздохнул. Уже не зло, но устало. Отвернулся, будто видеть меня сейчас было мукой.
— Прими душ и отдохни, пророчица, — сказал после секундной паузы, никак не реагируя на мой последний монолог. — Мне нужно подумать.
Когда он ушел, дышать стало легче. Только в груди, слева, поселилась странная тоска, смутно напоминающая чувство потери. Но тоска — это мелочи. Я жива, здорова и под завязку полна кеном. Завтра будет новая война? Что ж, я к ней готова.
А сегодня душ и сон. Желательно без мыслей — иногда мысли причиняют более существенный дискомфорт, чем синяки. Синяки проходят, а мысли…
Куда он пошел? Придет ли снова? Поймет ли? Сможем ли мы, как раньше…
Впрочем, как раньше больше не будет. А теплый душ, и правда, помогает. Обреченность пробудила вредные привычки — мучительно хотелось курить. Я сказала себе, что сегодня можно. Хуже все равно не будет — куда уж хуже-то?
Гостиная была на удивление пуста. Молчалива. Дрова лениво потрескивали в камине, и тени от огня, удлиняясь и приседая, выгибались на стене. Полумрак, уют и тепло. Кажется, я уже забыла, что такое — ощущать себя дома. Понимала, что от Первых не укроет даже самая сильная защита хищных, но Первые где-то далеко, не здесь, и можно сделать вид, что опасности нет.
Глеба я нашла на крыльце. Даже не знаю, почему, но чувствовала, что он там. Он сидел на корточках, облокотившись о стену, курил и смотрел вдаль. На меня не отреагировал даже взглядом, но присутствие отметил. Не удивился и ругать не спешил.
— Сигарету дашь? — как можно дружелюбнее попросила я и присела рядом. Он протянул пачку.
Дым горчил и царапал горло. Я закашлялась, и помахала рукой перед лицом. Глеб усмехнулся.
— Сильно досталось от Эрика?
Я пожала плечами.
— Думаю, еще достанется.
Странно, но раздражение рассеялось, а усталость как рукой сняло. Не знаю, что это было: то ли адреналин, то ли волшебный кен Эрика — но чувствовала я себя превосходно. Голова слегка кружилась от нескольких глубоких тяг, ветер шевелил влажные после душа волосы. Так и простудиться недолго. Впрочем, это не самая большая беда.
— Как Ника? — спросила я потому, что нужно было что-то спросить. Молчание угнетало, а голос Глеба — наоборот, успокаивал и восстанавливал ощущение стабильности. Говорить — неважно, о чем. Снова почувствовать себя частью команды, а не сольвейгом, под завязку наполненным чужим кеном невесть ради какой миссии.
Странно, но кен Барта словно спал. Жила спала тоже, ладони не горели и не чесались от переизбытка силы, а ведь я помню: и белую ярость, и мощь, и поток этой мощи, способный сбить с ног даже такого, как Крег.