Максим Дмитриевич тогда ничего не сказал, — продолжал Горе, — а вечером послал меня за Штефаном, чтобы привезти его в правление. «Послушай, Штефан, — сказал ему Мога, — я проверил и установил, что твой осел увез куда-то около тридцати килограммов брынзы, и в наказание мы решили оштрафовать его на сто рублей… Завтра утром или внесешь деньги в кассу, или мы уволим осла вместе с тобой!..»
Фабиан рассмеялся. А Горе рассказывал этот случай без малейшей улыбки.
— И уплатил ослик… то есть пастух? — поинтересовался Фабиан.
— Эге! Когда судит Максим Дмитриевич, то не жди пощады, — важно ответил Горе, словно твердые и справедливые решения Моги были его собственной заслугой. — Долго еще Штефан жаловался, что после того штрафа ослик обиделся и не хотел ночью таскать колымагу…
В дверях погребка появился Михаил. За ним — сгорбленная фигура Бошты в сопровождении Пуйки. Они так увлеклись беседой, что даже не вышли посмотреть на ту драку. Так Михаил и застал их спорящими о возможной кандидатуре на пост председателя. Он уловил имя Кырнича и свое собственное…
Бошта запер погреб на большущий замок, в знак прощания махнул рукой Пуйке и направился к своему «правлению» — беленькому, чистенькому домику, крытому красной черепицей.
Сел в машину и Михаил.
— Гляди-ка! — сердито пробормотал он. — Начались уже собрания.
— Это вполне естественно, — сказал Фабиан. — Беспокоится народ. Уезжает же Мога!
— И уже нашли подходящих преемников. — Михаил рассказал Фабиану об услышанном в погребке.
— Вот почему ты вышел хмурый! — поддел его Фабиан. — Появились и другие претенденты на пост председателя…
— К черту! Я первый обеими руками буду голосовать за Кырнича, — горячо сказал Михаил. — А рассердился я потому, что Бошта превратил погреб в кабак. Мирча напился и затеял драку. Разве это дело? Я приказал Боште не впускать туда больше никого.
— Серьезно? — сделал удивленный вид Фабиан. — Ты прогрессируешь, мой друг.
— Твое присутствие подбадривает меня, — улыбнулся Михаил. Он снял шляпу и вытер вспотевший лоб. — Фу, как жарко!.. Уже идет весна, — Лянка попробовал переменить разговор. — Знаешь, я очень люблю весну. Она всегда приходит как обновление, как надежда… Как чистая любовь… Недаром крестьяне возлагают все свои надежды на это время года… Соки земли переходят в растения, солнечный свет проникает в них, обогревает и нас… Но мы, как правило, не замечаем этого, нам некогда, мы вечно заняты.
— Причина не в этом, — поддержал разговор Фабиан. — Мы боимся, как бы не впасть в лирику… Мы стараемся не замечать поэзию природы, поэзию, живущую в нас самих, и держим ее за семью замками, чтобы не дай бог не выскользнула на свободу, не нарушила наш покой. Мы суровы, расчетливы, не любим заниматься пустяками, восхищаться голубым небом, зеленеющими полями, в то время как крестьянин всем существом живет природой, живет среди чудесных красок, с весны до белой зимы… Гляжу вот на ваши дома и вижу в них много поэзии… Они — как порыв любви к прекрасному, желание человека окружить себя не только достатком, но и поэзией. И эти порывы надо поддерживать и развивать — красоту, чистоту души. Чтоб не оказалось вдруг, что дома и вещи захватили все свободное пространство и не осталось места для души… Если в человеке жива поэзия, то теплей и ему, и окружающим…
— Это по части Назара, — улыбнулся Михаил. — Григоре, гони к Антохи.
— А меня подкиньте к правлению, хочу закончить с жалобами Мирчи, — сказал Фабиан.
— С поэзией покончено? — улыбнулся Михаил.
— Нет, но я ношу ее в себе, вот здесь, — и Фабиан указал на сердце. — Мирча на нее не повлияет.
— У меня создалось впечатление, что ты большой эгоист и хранишь эту поэзию только для себя одного, — сказал Михаил. — Поедешь со мной, в швейную мастерскую. Ты должен знать, что у нас не только красивые дома, но и одеваться умеем красиво, со вкусом… Эту проблему мы, пожалуй, тоже разрешили. Открыли ателье, есть у нас закройщик, какого не встретишь и в Кишиневе. Он одел почти всю Стэнкуцу…
Горе резко затормозил прямо у ателье. Как раз в это время оттуда вышла Наталица. Увидев Лянку и Фабиана, она остановилась, поздоровалась с ними, спустилась на одну ступеньку и, обернувшись к Фабиану, улыбнулась ему. Михаил заметил это и дружески потрепал его по плечу:
— Ты все еще нравишься девушкам, старина! Браво!
— Это по части нашего Григоре. Гляди! — и Фабиан кивнул в сторону машины.