— Я не люблю быть назойливым, — начал он, — но Лу Коул сказала, что вы и в самом деле написали роман, и я бы очень хотел посмотреть рукопись.
Быстро взглянув на него, она нахмурилась и, прежде чем завести машину, сказала:
— Я вынуждена признать, что действительно работала над романом, но говорить об этом пока рано.
— Хорошо, но не могли бы вы по крайней мере сказать мне, о чем он?
— О Юге, — ответила Пегги.
— Как и «Табачная дорога»? Тоже о дегенератах и выродках? — поддел он ее.
— Нет, он о стойких людях, южанах, отказавшихся признать поражение Юга.
— Почему вы никому не показывали его? — спросил Лэтем.
— Ну, во-первых, он не готов, а во-вторых, я не думаю, что его может кто-нибудь купить, потому что в нем говорится о женщине, которая любит чужого мужа, но между ними ничего не происходит, и потому, что в нем всего лишь четыре проклятия и одно грязное слово.
— Это какое же? — улыбнулся Лэтем.
— Неважно.
— И все-таки я хотел бы посмотреть вашу рукопись.
— Я уже пообещала Лу, что, если когда-нибудь закончу этот роман, «Макмиллан» будет первым издательством, которому я позволю познакомиться с ним.
На следующий день было прекрасное апрельское утро, солнце было неяркое, и в воздухе пахло весной. Пегги, пообещавшая мистеру Лэтему и Медоре собрать всех молодых авторов, которых она знает, и привезти их после полудня на чай в писательский клуб Джорджии, провела утро на телефоне. К вечеру, как она писала потом, Пегги загрузила в машину «всяких и разных подающих надежды писателей и повезла их в клуб на чай, где они должны были увидеть живого издателя во плоти».
За чаем Лэтем вновь начал разговор о ее рукописи.
— Давайте не будем говорить об этом. У меня действительно нет такой рукописи, которую я могла бы показать вам, — упорствовала Пегги.
— Послушайте, — отвечал Лэтем, — это самая странная реклама, с какой я когда-либо сталкивался. Вы говорите, что не имеете готовой рукописи, и в то же время все ваши друзья «болеют» за ваш успех.
Она отвела взгляд и быстро сменила тему.
Уже темнело, когда Пегги вновь загрузила своих подопечных в машину, чтобы развезти их по домам. Один из этих молодых людей спросил ее, когда она планирует закончить свою книгу и почему бы ей, коль скоро она взялась сейчас подыскивать рукописи для «Макмиллана», не предложить издательству свою собственную.
Надо сказать, что за те четыре года, которые Пегги проработала в «Атланта Джорнэл», за ней установилась прочная репутация блестящего очеркиста. И даже теперь, спустя десять лет после ее ухода из газеты, ее все еще считали в некотором роде знаменитостью и литературным авторитетом, и начинающие авторы часто обращались к ней за советом.
И вот сейчас одна из них, молодая женщина, совсем недавно буквально преследовавшая Пегги просьбами оценить книгу, которую эта особа написала, закричала с заднего сиденья:
— Как, вы пишете книгу, Пегги? Странно, что вы никогда об этом ничего не говорили! Почему же вы не дали ее мистеру Лэтему?
— Потому что она так плоха, что я просто стыжусь показывать ее кому бы то ни было, — ответила Пегги.
— Да, я полагаю, это действительно так! Я не могла бы отнести вас к той категории людей, которые способны написать удачный роман! — воскликнула девица.
И тут Пегги почувствовала, как волна ярости захлестывает ее. Что мог знать этот ребенок о ее жизни и о том, к какому типу людей она принадлежит, или о том, что довелось ей испытать и пережить? Пегги была почти уверена, что, узнай эта девица всю правду о ее жизни, она была бы слишком шокирована, чтобы поверить некоторым фактам. Эта неожиданная мысль заставила Пегги расхохотаться. Она так смеялась, что ногой непроизвольно нажала на тормоз и машина резко остановилась.
— Вот видите! — закричала девица, когда неожиданный толчок едва не выбросил ее из машины. — Это подтверждает мое мнение. Вам явно недостает серьезности, столь необходимой романисту.
Эти слова оказались последней каплей — Пегги была в бешенстве, и, едва освободившись от своих подопечных, она помчалась домой.
Пегги работала над своим романом с 1926 года — от случая к случаю и с большими перерывами, и теперь более чем две тысячи страниц рукописи были втиснуты в большие и довольно потрепанные конверты, которые, в свою очередь, были разложены по всей квартире, всюду, где только она смогла найти для них место.
Был седьмой час. Лэтем говорил, что уезжает поздно ночью. Пегги носилась по квартире, ничуть не заботясь о том, какой беспорядок оставляет после себя. Часть конвертов была сложена на столике для шитья и прикрыта банными простынями, остальные находились в более курьезных и укромных местах. Пегги то приходилось, извиваясь, лезть под кровать, чтобы вытащить оттуда части романа, относящиеся к периоду Реконструкции, то, балансируя на высоком табурете в кладовой для кухонной посуды, доставать с верхних полок главы о послевоенном времени.