Одна из девушек, с запавшими глазами, тонкая и гибкая как тростинка, в черных лайкровых лосинах и топе с глубоким круглым вырезом поднялась со своего места. В одной руке она держала объемную, похожую на шапку темно-зеленой пены юбку, расправила и надела ее, недолго повоевав со сломанной молнией. Казалось, девушке некуда было особенно спешить. Затем она застегнула пряжки на своих белесых от пыли туфлях и наконец сняла заколку, которой забирала волосы, чтобы те не лезли в лицо. По ее плечам рассыпались тугие локоны. Она аккуратно обновила прическу: теперь все прядки были надежно зафиксированы. Гитарист тем временем продолжал играть, сопровождаемый нестихающим аккомпанементом из хлопков. Звуки эти складывались в узор, похожий на тот, какой бывает у ручного кружева: сразу и не поймешь, как отдельные петли будут сочетаться между собой, но спустя какое-то время они создают изумительный и симметричный рисунок.
Теперь девушка была готова. Она тоже стала хлопать, словно для того, чтобы поймать ритм. Высоко подняв руки, без какого бы то ни было перехода начала проделывать ими чувственные движения, при этом когда бедра ее покачивались в одну сторону, руки двигались в противоположную. Она танцевала перед гитаристом, а он не сводил с нее пристального взгляда немигающих глаз, ловил малейшее ее движение, отслеживал каждое едва заметное подрагивание ее тела и отвечал, используя ритмы и ноты. Всего мгновение назад его пальцы касались струн со всей нежностью, и вот уже грубо щиплют их, извлекая мелодию, скорее предвосхищая ее, нежели диктуя. Девушка выгнулась назад, словно готовилась пройти под планкой, и, извернувшись всем телом, совершила оборот. Проявив недюжинное мастерство, она проделала все так, будто на нее не действовала сила тяжести. Соне было не по силам представить себе, как можно попытаться изобразить такое и не оказаться при этом на полу, но девушка повторила это движение четыре, пять, даже шесть раз, и стало понятно, что везение тут ни при чем, и с каждым разом изгиб ее тела становился все невероятнее.
Вернувшись в вертикальное положение, она искусно выполнила целую серию пируэтов, вращаясь с такой скоростью, что Соне чуть не показалось, будто девушка просто стоит неподвижно. Моргнешь ненароком – и все, пропустил уже все эти головокружительные вращения. Причем ноги девушки все это время выбивали на полу яростную дробь. В стороне не остался ни один член ее тела, ни одна жилка, задействованы были даже мышцы лица, отчего ее прекрасные черты искажались самым уродливым образом.
Соня застыла как вкопанная. Темперамент этой девушки, гибкость ее тела производили сильное впечатление, но что действительно поразило Соню, так это чисто физическая сила танцовщицы, которая была заключена в столь хрупкую оболочку.
Раз или два танец, казалось, подходил в своему логичному завершению: девушка замирала и, оторвав взгляд от гитариста, переводила его на пальмерос[23], но затем сама начинала хлопать и вот уже опять притопывала и покачивалась, и руки-змеи ее снова изгибались. Несколько раз до Сони доносилось негромкое, подбадривающее «Оле!», подтверждая, что девушка смогла не просто впечатлить членов своей группы, а затронуть их за живое: поддавшись эмоциям, они чуть не подпрыгивали на своих местах и раскачивались из стороны в сторону.
Когда танец на самом деле закончился, ритмичные хлопки тут же сменились бурными аплодисментами. Были те, кто встал и обнял девушку, на лице которой расцвела широкая, удивительная по красоте улыбка.
В какой-то момент Соня приоткрыла дверь чуть пошире, и сейчас в ее сторону решительным шагом направлялся один из пальмерос. Хоть он и не видел Соню, та виновато отступила от двери и, пока ее не заметили, скрылась в уборной. И вроде бы ничего предосудительного не произошло, но у нее появилось такое чувство, будто она стала свидетельницей чего-то недозволенного, какого-то действа, не предназначенного для посторонних глаз.