Тридцать четыре орудия полка, десяток машин, повозки службы управления и хозвзвода растянулись по узкой дороге, плотно обсаженной деревьями, километра на четыре. Комбаты до хрипоты срывали глотки, пытаясь сжать эту постоянно растягивающуюся пружину из техники, лошадей и людей.
Уже ближе к полудню тягачи с пушками второй батареи медленно спустились с холма по дороге, вымощенной крупным, аккуратно подогнанным друг к другу булыжником, и втянулись через небольшой мост в старый прусский поселок.
Старшина, водитель командира полка, ожидал машины у околицы. Не глядя, засадив две длинные автоматные очереди куда-то в сад за домами, он прокричал комбату:
— Заворачивай батарею во второй проулок. Там увидишь три дома. Занимайте, все ваши.
Большая собака выскочила из-за дома, со злобным лаем стала наскакивать на старшину. Не прерывая разговора, тот достал из кармана маленький трофейный пистолет, дважды выстрелил прямо в собачий оскал. Лай захлебнулся истошным визгом, собака затихла.
— Как разместишь своих, сразу с картами к Бате, мы в здании вокзала. Поспеши…
Старшина, годившийся комбату в отцы, в горячке обращался к нему без звания и должности. Комбат, высокий, по-военному подтянутый, даже щеголеватый капитан, которому недавно исполнилось двадцать три года, снисходительно относился к вольностям старшины, хотя с солдатами батареи был строг и панибратства не допускал.
Первый «Студебеккер» батареи тяжело повернул направо в проулок, вывернул брусчатку, завалил невысокий забор, выбросил клубы жирного дыма и ткнулся носом в старую яблоню, так и не заглушив двигатель. Пушка, прицепленная к тягачу, перегородила подход к калитке дома, и комбат заставил водителя проехать еще метров на двадцать вперед. Следом за первой в проулок заехали еще две машины с орудиями. Упряжка лошадей, тащившая четвертую пушку, протиснулась между изгородью и машинами во двор крайнего дома. Ефим, девятнадцатилетний сержант-связист, сидел рядом с ездовым Колькой Чивиковым, расторопным молодым мужиком из Брянской области. Из машин повыскакивали солдаты, стали торопливо обустраиваться в домах, стараясь занять лучшие места. Колька же не спеша выпряг лошадей, повел их через двор к сараю из красного кирпича, покрытому такой же красной черепицей. В стену сарая были вделаны металлические кольца, специально для привязи лошадей. Ездовой дал лошадям по охапке привезенного с собой сена, пошел осматривать сарай. Вернулся довольный:
— Слышь, Ефим, оставайся здесь со мной. Сарай капитальный, теплый, чего тебе лезть к комбату. Покою там не будет, людей полно, тесно… А сюда я никого не пущу. Смотри, сколько здесь сена для лошадок, а наши ребята без курева не могут. Того гляди и подпалят, а сено-то душистое, не пересушенное. Оставайся, тащи сюда свои манатки.
— Договорились! — Обрадованный Ефим кинулся к машине комбата за вещами.
Колька любил, когда этот ухватистый парень возился поблизости. Из всей второй батареи он лучше всех, не считая, конечно, самого Кольки да Петрухи Тихого, управлялся с лошадьми. Ефиму ещё мальчишкой приходилось иметь дело с лошадьми, а первые два года войны, пока не исполнилось восемнадцать, он с ними не расставался. Перегонял скот с Украины на восток, уходил от наступавших фрицев, переплывал с табуном, держась за гриву жеребца, через Днепр и Волгу. До апреля 1943 года он работал в бригаде на всеми забытом хуторе в саратовской степи. И ездил не только на лошадях, но и на верблюдах, доил коров, случалось, и кобылиц, даже верблюдиц, спасаясь молоком от голода. Когда в апреле, в день своего восемнадцатилетия, парень явился в районный военкомат, никто его там не ждал, даже не подозревал о его существовании. Удивились, записали данные и отправили обратно в степь, дожидаться повестки. Бумага из района пришла в мае, и Ефим отправился служить, но не на фронт, как он по простоте душевной полагал, а сначала в учебный полк. Учили их там всяким телефонным, радиотехническим и военным премудростям ни много ни мало, а до октябрьских праздников и только после этого по первым заморозкам отправили в действующую армию. К началу наступления в Восточной Пруссии Ефим провоевал почти год, пообтесался, освоился и числился уже бывалым бойцом.
Пока сержант перетаскивал радиостанцию и свои вещи, Колька устроил в сарае стол и лавки из добротных струганых досок, аккуратно сложенных хозяевами для просушки вдоль дальней стены.
— Спать будем на сене вон в том углу. Ладно, доставай тушенку, перекусим по-быстрому. — Николай вынул остро заточенный трофейный складной нож с двумя лезвиями. — Значит, сейчас оприходуем банку пополам, а вернешься от комбата, тогда уж поедим как следует. Я на кухню к Палычу сам сбегаю.