ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Молился он здесь, на этой проклятой войне, всегда и везде: казак был уверен, что только молитвы да образок Николая Чудотворца, который, плача, повесила ему на шею жена Аннушка, спасают его. Смерть повыкосила однополчан. А он, как заговоренный, выходил из каждого боя живым и невредимым, но чувство страха и надвигающейся опасности с каждым днем всё возрастало в нём, и Степан страстно молился, чтобы спасти себя от беды. Он фанатично верил в Бога, хотел бы жить мирно и праведно, но правители толкнули его в пучину войны, где одни люди истребляли других людей, и могилы и своих, и чужих покрыли эту прекрасную землю, «ридну Украину», как говорил его дед Андрей. Но казак уже не воспринимал этот край, как свой, и только украинские песни да украинская речь что-то будили в его душе, рождали в нём трепетные воспоминания о Кубани.
Он видел раскинувшуюся среди лиманов и заболоченных мест родную станицу. Небольшие, крытые камышом хатки утопают в зелени садов. Окружённые плетнями огороды, как телята к вымени, присосались к многочисленным ерикам, и куда бегут эти каналы, туда устремляются и казачьи подворья, обсаженные акацией, вишней, сливой.
– Может быть, здесь, на Украине, и краше, – думал Степан, – но там, на
Кубани, мой дом, туда теперь тянет меня.
Он вдруг вспомнил ту весну, когда впервые встретил Аннушку.
В марте река Протока разбухла, налилась талой водой, раздалась вширь; лёд на ней поднялся, стал давить на берега. То здесь, то там на дамбе стали появляться растущие на глазах ручейки, и если бы казаки не забивали их мешками с землёй, то смела бы Протока и этот прижавшийся к ней хутор, и этот небольшой лесок, и эту притаившуюся на небольшой возвышенности станицу.
Степан зорко, как орел, следил за берегом, и как только начинала
дышать и двигаться почва, как только появлялись первые капли воды, он
наперегонки с Федором бросался забивать очередной ручей. Было весело и
одновременно страшно. Эта борьба с рекой разгорячила ребят, их лица
разрумянились, глаза весело заблестели, и хохот, судорожный, нервный,
сотрясал воздух.
Наконец раздался стон, треск; лед стал лопаться, ломаться; льдины взбирались друг на дружку, резали берег, сносили деревья, кружась по реке, сталкивались, разбиваясь и крошась.
– Слава Богу! – крестясь, говорили старые казаки, молодые же весело кричали.
Степан сорвал с головы шапку, стал от радости швырять её в небо и ловко, как мячик, ловить. Он так увлёкся, что чуть не сбил закутанную в шаль девушку, которая вела под уздцы Орлика.
– Казаки? Чей конь? – громко спрашивала она мужчин.
– Мий! – признался Степан. – А шо вин наробыв? – спросил он, хотя по
ехидному ржанию и блудливому конскому взору сразу же понял: Орлик
побывал в чужом базку.
– Мамка ругается… Полскирды, наверно, сожрал… Будете платить…
Девушка обожгла горячим взглядом казака, и Степан вздрогнул, как от
ожога; куда девалось его веселье: он смутился и покраснел.
– Ха, – заступился за своего друга Фёдор. – Да без нас може ни вашего
хутора, ни вашей хаты уже б не було: унесла б все Протока…
– Та привезу я сино, покажить де ваша хата? – спросил
Степан.
– Вон наши хоромы, – кивнула девушка в сторону одиноко стоявшей на
краю хутора хатёнки и весело рассмеялась.
На её левой щеке появилась милая ямочка, чёрные очи на мгновение скрылись под густыми ресницами и тут же вновь обожгли казака радостным блеском.
– Вот там с мамой и живём…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Безудержная страсть овладела Степаном, сломала прежние привычки и привязанности: на другой же день он без спросу отвёз сено на хутор и получил за это десяток тумаков от отца.
– Сукин сын, – не мог успокоиться Василий, – я с тебэ дурь-то выбью…
Петро, Павел не женаты, а ты…
– Забудь ее, сынок, забудь! – поддакивала мужу его мать Варвара. -
Не нужна нам кацапка… Найду тоби красиву казачку.
Но Степан, как только выпадала свободная минутка, скакал на хутор и отирался вокруг знакомого плетня, пока его не просили:
– Уезжай! Не позорь нас… Будешь приставать – голову оторвем…
Степан почернел; на лице синели только глаза да победно торчал нос.
Щёки побледнели и запали.
Он ездил на хутор без толку, но не ездить уже не мог. Обычно останавливался где-нибудь у реки, забирался в заросли вербы и издали наблюдал за заветным двором.
Как-то раз он хотел, как всегда, занять свой наблюдательный пост, как вдруг увидел Аннушку.
Она сидела на упавшей в реку вербе в лёгком ярком сарафане, опустив ноги в воду, и наслаждалась прохладой. Длинные чёрные косы, украшенные ромашками, по красиво изогнутой спине спускались вниз и падали в воду. Степан застыл на месте, боясь дрожью или вздохом выдать своё присутствие. Он был счастлив, потому что он видел её, наблюдал за нею.
Аннушка что-то тихо пела, а когда к её ногам подплывали голодные мальки и, посасывая, пытались ухватить за пальцы, то не выдерживала и, смеясь, отгоняла малышей.