— Спасибо, Антон, — сказала я глухо. — Я тоже по тебе буду очень скучать…
Я отвела глаза в сторону, не зная, что ещё добавить.
— Эй, Крэйн, долго тебя ждать ещё? — кто-то обиженно спросил откуда-то со стороны рощицы, что была позади нас.
Я вытянула шею, чтобы разглядеть, кто там пришел. Это был полный мальчик из малознакомой мне компании городских ребят. Они в последнее время часто играли с нашими.
— Да иду я, — раздраженно буркнул Антон, поворачиваясь к нему. — Пять минут подождать уже не можете? Сейчас буду. — Антон снова посмотрел на меня. — Мне надо идти, птица. Я тебя никогда не забуду. Надеюсь, что мы ещё увидимся когда-нибудь.
Я не успела ничего сказать. Антон ушёл, а я всё стояла и смотрела ему вслед, ощущая ужасную подавленность. Тишка вдруг вскочил и, радостно виляя хвостом, побежал куда-то, я обернулась и увидела идущего ко мне отца. Папа был одет в синий дорожный плащ, на спине у него был рюкзак. Выглядел он бледным и обеспокоенным.
— Солнышко, нам пора, — сказал он, обнимая меня. — Нас уже ждут.
Я вздрогнула, отвлекаясь от воспоминаний, и на автомате коснулась места на шее под левым ухом, где мне пять лет назад сделали татуировку, после того как я приехала в «Адвегу». Я мысленно содрогнулась, вспоминая ужасную боль, которую мне пришлось терпеть в те минуты, когда мне на коже лазером выжигали знак БК.
— … И ты представляешь, я всё-таки напросилась помогать с украшениями — уже достали эти стандартные детсадовские праздники. Я уверена, что школьный вечер получится просто чудесным, — едва ли не прыгая от радости, тараторила Настя Сухонина.
Я вымученно улыбнулась ей, ощущая какую-то усталость. Посмотрев на подругу, я в очередной раз с тоской подумала о том, какой красивой и умной была Настя. О том, что у неё всегда всё получалось и что её все очень любили. Особенно по сравнению со мной.
У Насти была слегка смуглая кожа, как и у её отца, и низко посаженые глаза какого-то янтарного цвета. Свои тёмно-русые волосы, она заплетала в косу.
Я же была очень несуразной по сравнению с подругой — тощей, с бледной кожей и продолговатым носом. Волосы я старалась стричь покороче, так возни с ними было всегда очень много, а заниматься этой вознёй было некому.
Я тяжело вздохнула, стараясь отвлечься от мыслей о своей серой внешности. Сейчас мы с Настей шли по коридору, нас окружали бетонные стены, выкрашенные в болотный цвет, с деревянными дверьми в них и страшными вентеляционными люками, которых я очень боялась.
На низких потолках жужжали старые лампы, а вдоль стен тянулись толстые трубы.
Я с болью смотрела на всё это — бункерный комплекс «Адвега» уже на протяжении пяти лет был моим домом, хотя было правильнее сказать моей тюрьмой. И не смотря ни на что, мне нельзя было уходить отсюда — меня лечили здесь от этой ужасной болезни, от отвратительной радиационной аллергии. Уже на протяжении пяти лет мне каждый день кололи инъекции с сывороткой разработанной ещё в довоенное время. И каждый день я думала, почему случилось так — почему я родилась на свет с болезнью, которой никто не болеет уже столько лет!
Кроме некоторых неудачников типа меня…
Я не могла понять, почему у меня развилась эта аллергия, и никто не мог мне этого объяснить, потому что никто этого не знал. Так случалось. Очень редко, но случалось. Сейчас я уже не была смертельно больна, меня успешно лечили, но мне надо было ждать долгих тридцать лет, чтобы выбраться за стены «Адвеги» и вернуться домой.
И я ждала. Какое же это было мучительное, жуткое ожидание.
Мне уже было двенадцать лет, и каждый день я вспоминала папу, вспоминала мой город, своих друзей и свою жизнь дома.
Здесь же, в бункере, моя жизнь была хуже, чем только можно было себе представить. Даже хуже, чем я представляла её перед тем, когда попала сюда.
Меня не очень любили в «Адвеге», и я отчаянно пыталась к этому привыкнуть. К счастью, несмотря ни на что — у меня были друзья. Например, Настя Сухонина, которая всегда меня поддерживала.
Я кисло улыбнулась — да уж, по удивительной иронии судьбы моей лучшей подругой была любимая дочка управителя Сергея Сухонина, который всеми фибрами души ненавидел моего отца и меня. Сухонин едва ли пытался это скрывать. Он каждый день не уставал твердить мне, какой мой отец отвратительный человек, какой он ужасный врач и что именно из-за моего отца умерла его жена Аня, мама Насти. Я знала, что это всё ложь и неправда. Андрей Спольников — врач, который лечил меня, был другом моего отца и его учеником. Он рассказал мне, что отец попал в неприятности по дороге в «Адвегу», когда ехал спасать Анну Сухонину. А после…после уже нельзя было ничего сделать для неё и что мой папа сделал всё, что мог. Я знала, что иначе быть не может.
Вот только Сухонин категорически отказывался что-то понимать. К счастью, Настя Сухонина не была глупой и прекрасно понимала, чему стоит верить, а чему нет.
Мы подошли к столовой. Яркий свет вечно жужжащих ламп резанул по глазам, когда я толкнула металлическую, местами ржавую дверь.
Столовая находилась в большом зале, на потолке которого яркими квадратами светились старые лампы, там же в пыльных нишах протянулись старые трубы, рыхлые от ржавчины и перевязанные грязными тряпками.
В зале были расставлены небольшие столы на четыре человека. Их поверхность местами прогнулась и потемнела, к тому же была сплошь исписана различными нецензурными надписями. И хотя управитель безустанно отдавал распоряжения о приведении столов в надлежащий вид, надписи появлялись с завидным постоянством. Возле столов стояли металлические и деревянные стулья, отделанные красной, уже выцветшей кожей. Кое-где к стенам были придвинуты пыльные мягкие диваны, обшитые тканью с потемневшими от времени пятнами на их обшивке были видны мелкие порезы и потемневшие от времени пятна.
Самый чистый и красивый диван находился у массивного стола, покрытого старой клеенчатой скатертью в цветочек, где обедал управитель и его семья.
Слева от входа в столовую, возле дверей в кухню и кладовые, протянулась стойка, за которой открывался вид на уютный кухонный уголок. Я присмотрелась к давно знакомой мне картине: у покрытой кафельной плиткой стены были сдвинуты старые буфеты, чуть дальше, возле картонных коробок, криво поставленных друг на друга, коптилась духовая печь довоенных времен. В полутёмном углу дребезжал маленький холодильник, а прямо над ним нависали покосившиеся полки с бутылками, чашками и пыльными склянками.
Именно в этом уютном уголке большую часть своего времени крутился Толстый Тарас — наш повар. Две буфетчицы — Алла и Яна — в белых халатах и с чепчиками на головах, бегали по залу, расставляя посуду, кастрюли с супами и кашами, миски с рисом и курицей (по расписанию столовой курицу можно было есть только по вторникам), макароны с тушенкой, которая мне уже безумно надоела, и компот.
Я проследила взглядом за запыхавшимися буфетчицами, близилось время обеда, и у них не было и ни минутки для отдыха.
Я повернулась к Насте. Она, прищурив глаза, высматривала кого-то в зале. Скорее всего, отца. Я вдруг подумала о том, что за всё время моего пребывания здесь, мы с Настей всего несколько раз обедали за одним столом. И то — это как-то случайно вышло, потому что по правилам своего отца, Настя всегда строго настрого должна была обедать только за столом управителя и его семьи.
Настя один раз попросила отца пригласить меня за их стол, но Сухонин категорически запретил ей даже спрашивать об этом. Да я и сама не горела желанием делить трапезу с управителем.
В столовой я всегда ела за столом с Андреем Спольниковым, потому что именно он воспитывал меня, был моим наставником и вообще, можно сказать, родным человеком. Андрей был старше меня на тринадцать лет. Конечно же, он не мог заменить мне отца, но он от всей души помогал мне, как своей дочери или, скорее, младшей сестре. Я была очень благодарна ему за это. Только с ним одним из всех здешних жителей мы могли говорить о жизни за стенами «Адвеги», делиться воспоминаниями о Куполе и о моих родителях. Спольников не рассказывал мне о родителях очень много, но…
Иногда он говорил мне о маме. О том, какой доброй, красивой она была. Я очень скучала по маме, хоть и почти не помнила её.