— Ухи еще полведра, — сообщил Кондратьев.
— Ах, Сергей Иванович, — сказал Горбовский со вздохом, — на два года не наешься!
— Так уж на Леониде не будет ухи, — сказал Кондратьев.
Горбовский опять вздохнул.
— Может быть, и не будет. Хотя Леонида — это, конечно, не Пандора, и на уху надежда есть. Если только комиссия разрешит ловить рыбу.
— А почему бы и нет?
— В комиссии желчные и жестокие люди. Они наверняка запретят мне даже лежать. Они потребуют, чтобы все мои действия соответствовали интересам аборигенов этой планеты. А откуда я знаю, какие у них интересы?
— Вы фантастический нытик, Леонид Андреевич, — сказал Женя. — Я считаю, что ваше участие в Комиссии по Контактам — ужасная ошибка. Ты представляешь, Сергей: Леонид Андреевич со всем своим душистым букетом недостатков представляет человечество перед цивилизацией другого мира.
— А почему бы и нет? — рассудительно сказал Кондратьев. — Я очень уважаю Леонида Андреевича.
— И я его уважаю, — сказал Горбовский.
— Я тоже его уважаю, — сказал Женя, — но не испортил бы он первое впечатление у граждан Леониды.
— Первое впечатление уже испорчено, — заметил Горбовский. — Между прочим, и по моей вине тоже. Но дело не в этом. Вы за меня не беспокойтесь Евгений Маркович. На благоустроенной планете я буду тих, как улитка.
— Но этого мало! Сергей, ты читал список вопросов, которые будут обсуждаться при первой встрече?
— Читал.
— Там не хватает одного вопроса.
Горбовский с интересом посмотрел на Женю.
— Какого? — осведомился Кондратьев.
— Самого первого: «Можно, я лягу?»
Кондратьев фыркнул в ложку с ухой. Горбовский посмотрел на Женю с укоризной.
— Ах, Евгений Маркович, — сказал он, — ну можно ли так шутить? Вот вы все смеетесь, а мне страшно. Я очень боюсь оплошать и навредить нашим потомкам.
— Да, плошать не стоит.
— Нельзя! Нельзя, Евгений Маркович! Ведь потомки в нас верят!
Кондратьев перестал есть и взглянул на Горбовского.
— За всех потомков, конечно, ручаться не могу, — спокойно продолжал Горбовский, — но вот Петр Петрович — то во время последней со мной встречи вполне определенно выразился в том смысле, что он в нас верит.
— И чей же он потомок, этот Петр Петрович? — спросил Кондратьев.
— Доподлинно сказать вам не могу. Ясно, однако, что он прямой потомок какого-то Петра. Мы, знаете, об этом с ним как-то не говорили. В конце концов, это не очень важно, не правда ли?
— А о чем вы с ним говорили? — поинтересовался Женя.
Горбовский поставил пустую тарелку рядом с собой на камень, вытер рот носовым платком и сказал:
— Если вам интересно, могу рассказать. История, в общем, не длинная.
— Может, сначала посуду вымоем? — предложил Кондратьев.
— Нет. Я так не согласен. Надо сначала полежать. Верно, Евгений Маркович?
— Конечно, верно! — воскликнул Женя, тоже отставил тарелку и повалился на бок. — Рассказывайте, Леонид Андреевич.
И Горбовский начал рассказывать.
— Мы шли на «Тариэле» к ЕН 6 — рейс легкий и не интересный — везли Перси Диксона и семьдесят тонн вкусной еды для тамошних астрономов, и тут у нас взорвался обогатитель. Кто его знает, почему он взорвался, такие вещи иногда случаются даже теперь. Мы повисли в пространстве в двух парсеках от ближайшей базы и потихоньку стали готовиться к переходу в иной мир, потому что без обогатителя плазмы ни о чем другом не может быть и речи. В нашем положении, как и во всяком другом, было два выхода: открыть люки сейчас же или сначала съесть семьдесят тонн астрономических продуктов и потом все-таки открыть люки. Мы с Валькенштейном собрались в кают-компании около Перси Диксона и стали выбирать. Перси Диксону было легче всех — у него оказалась разбита голова, и он еще ничего не знал. Очень скоро мы с Валькенштейном пришли к выводу, что торопиться некуда. Это была самая грандиозная задача, какую мы когда-либо ставили перед собой: вдвоем уничтожить семьдесят тонн продовольствия. На Диксона надежды не было. Тридцать лет во всяком случае можно было протянуть, а потом можно было и открыть люки. Системы водной и кислородной регенерации у нас были в полном порядке, двигались мы со скоростью двести пятьдесят тысяч километров в секунду, и нам еще, может быть, предстояло увидеть всякие неизвестные миры, помимо Иного.
Я хочу, чтобы вы отчетливо представили себе ситуацию: до ближайшего населенного пункта два парсека, вокруг безнадежная пустота, на борту двое живых и один полумертвый — три человека, заметьте, ровно три, это я говорю вам как командир. И тут открывается дверь, и в кают-компанию входит четвертый. Мы сначала даже не удивились. Валькенштейн этак неприветливо спросил: «Что вам здесь надо?» И вдруг до нас сразу дошло, и мы вскочили и уставились на него. А он уставился на нас. Совершенно обыкновенный человек, должен вам сказать. Роста среднего, худощавый, лицом приятен, без этой, знаете, волосатости, как у нашего Диксона, например. Только глаза особенные, веселые и добрые, как у детского врача. И еще — он был одет как звездолетчик в рейсе, однако куртка была застегнута справа налево. Так женщины застегиваются да еще, по слухам, дьявол. Это меня почему-то удивило больше всего. А пока мы разглядывали друг друга, я мигнул, гляжу — куртка у него уже застегнута правильно. Я так и сел.