Глава IV
Они не считали, сколько миновали рассветов и закатов, они брели по пустынной, странно-пустынной лесной светящейся дороге. Был вечер, трава, пересыпанная светляками и росой, спала на обочинах, а по сторонам тихо и важно беседовали деревья. Кот заслушался, и глаза его вспыхнули живой теплой бирюзой.
Принц мечтал о чем-то, смотря на редкие робкие звезды, проклюнувшиеся над головой.
— О чем они говорят? — обернулся он к Коту.
— За тысячи лет, — назидательно сообщил Кот, — можно было научиться их языку.
— Я говорил на их языке, я беседовал со всеми деревьями в моей Долине, а когда отняли её, то заставили забыть и их язык. Ты оказался счастливее меня…
— Я знаю, прости, — заторопился Кот. — Они говорят… — Кот закрыл глаза, и голос его, глухой и хрипловатый, дивно изменился и зазвучал протяжно и напевно, как лесной потаенный ключ. — Они говорят, что мы с тобой красивы и молоды, но старше, много старше их. Они говорят, что вокруг тебя — печаль, а вокруг меня — радость, и что нам разлучаться нельзя. Они говорят, что тысячелетний ужас больше не вернется и впереди сияет Долина, а по дороге к ней, улыбаясь улыбкой смерти, ждут три испытания. Могильным холодом…
— Перестань заворачивать! — рассердился Принц. — В тебе погиб наисквернейший поэт!
— Я перевожу речь деревьев! — обиделся Кот. — И не я виноват, что за тысячи лет и они набрались от людей всей этой поэтической ерунды…
— Ты намного лучше, когда молчишь, — честно признался Принц.
Ночь пролетела, как темная, тяжелая минута на берегу безымянной реки у костра. Кот спал, что-то сварливо бормоча во сне, Странник-Принц следил за танцем огня, и видения множества прошлых жизней вставали перед ним. Вырисовывалось, вспыхивало, смеялось и плавилось в плещущем огне единственное на свете лицо, лицо Утраченной Вовеки Возлюбленной, а на темном горизонте сверкали и таяли травы и леса Утраченной Вовеки Долины. Сотни жизней его, прожитых в разных пленительных уголках мира, казались бледными призраками по сравнению с полнотой, светозарностью и счастьем того бытия, которое длил он в Долине. Тысячи женщин восходили на ложе его в промелькнувших, как утренний сон, жизнях, но ни одну не запомнил он, ни одной не отдал исковерканное разлукой сердце. Ее образ больше не повторялся в веках, он был дарован, как Высшее Благо, вместе с Долиной, и отнят с ней, а он помнил.
Он помнил ее до влажной вишневой родинки, до пряди выгоревших волос, до золотых солнечных пятен на плечах, до шепота и смеха. Она приходила во снах, сдержанно-спокойная, печально-улыбчивая, с алеющим рубцом на руке, в шелестящих, пепельных одеждах.
«Вернись!» — шептал он, и плоть и душа его умирали тысячью смертей и не могли умереть, а она, как отражение в воде, рассыпалась на сверкающие грани и таяла. И сон пах лавандой одежд ее, говорил ее голосом, смеялся ее смехом, и он, просыпаясь от великой тоски по ней, обнимал не ее тело, смотрел не в ее лицо и проклинал ту, что делила с ним эту его жизнь и эту его ночь.
Костер погас, и он остался во мраке, безмолвный, бессильный, ужасающе одинокий, а восток медленно бледнел, и самая яркая звезда золотой каплей задрожала на горизонте.
— Холодно! — сонно мяукнул полупроснувшийся Кот, и Странник молча протянул ему плащ.
— Нам пора…
— Холодно, сыро, и всё по-дурацки… — продолжал капризничать Кот. — Знаешь, я готов смириться даже с кошачьим обликом, в который ты одел меня когда-то, только бы не пускаться по этой чертовой дороге… Ну, и куда мы теперь?
— Нам нужно добраться до Города и найти дом Хранителя.
— Никогда не терпел городов! — враждебно фыркнул Кот, и шерсть на его загривке встала дыбом. — Что касается Хранителя этого мира, то мне кажется, что этот тип очень плохо его хранит. Кстати, это и есть тот сонный старикан, что, как мило показало нам дерево, выходит на встречу с небом в наряде клоуна? Так я и думал… Кстати, города — страшная вещь.
— Я помню…
— Ничего ты не помнишь! — окончательно разозлился Кот. — На тебя не устраивали облавы! Зачем обязательно сломя голову спешить туда, где возможно ее потерять?
— Потому что я устал умирать и воскресать, — тихо ответил Странник. — Потому что каждый раз, приходя из очередной смерти в очередной мир, необходимо извещать. Извещать Хранителя этого мира о том, что ты, отвергнутый, проклятый, не умеющий даже умереть по-настоящему, отныне на некий срок станешь его головной болью, ибо так велено свыше, и Хранитель будет молить, понимаешь, молить Единственного о том дне и часе, когда ты покинешь его мир. Ибо только одним своим появлением ты внушаешь безудержный ужас, ты служишь напоминанием о том, как можно наказать. Пора, мой друг.