— Ты правда не боишься? — вопросил Кот, оборачиваясь к Принцу-Страннику. — Нисколько?
Странник не ответил, и не отвечал до той самой невыразимой минуты, когда розовые холсты света, пронизанные вспыхивающей росой, просторно и ясно легли у ног их, и всё вокруг преобразилось, взглянуло и зазвучало по-другому, по-утреннему, с неведомой прежде силой и светлой страстью.
— Я боюсь теперь только одного, — тихо ответил Странник. — Боюсь, что вот это, — и он вынул из кармана ветку шиповника, глянцевую, будто восковую, но с летним прохладным ароматом, — ложь. Ложь больная и опасная, ложь Пыльной Тени, однажды уже убившей мою Долину. И еще я боюсь, что вновь на этом своем пути повстречаю Пыльную Тень.
Они проходили залитую зарей равнину, и души их заливала та же заря, заливала свежо, молодо, всепобедно.
— Слишком красиво, — недовольно огляделся Кот. — А ведь нам пора привыкать к безобразию, скоро мы попадем в Город.
— Город не может быть безобразен, — улыбнулся Странник. — В любом безобразии есть частица сверкающей красоты.
— Ах, уж эти мне странники, принцы, искатели долин, на вас не устраивали облавы, вы были лишь гостями, а не жителями городов, через которые проходили, и потому не постигли всего их ужаса… Сейчас ты увидишь то, созданием чего оскорблено не только место, на котором это возведено, но и весь род людской, всё мироздание, тысячи солнц, мириады планет и… Чего ты смеешься? Увидишь, увидишь! Ах, уж эти мне искатели долин!
Странник оглянулся. Молодая радостная заря померкла, воздух стал серым, шелестящим, будто наполненным пеплом, где-то в невообразимой вышине одиноко и печально вскрикнула птица. Всё вокруг смутно облеклось в тяжелые, лениво-сумрачные тона, Странник в изумлении замер на тропе, мгновение назад ласково сияющей, а теперь тусклой, пыльной, упирающейся в странную стену из плотного тумана.
— Приятно познакомиться, это — тень, — зловредно мяукнул Кот. — Да не та, не бойся! Мы — в тени, которую отбрасывает Город, и сейчас, искатель Долины, ты узришь его, узришь и ужаснешься. Я-то жил, я-то знаю! — и со сварливым бормотанием Кот вцепился всеми когтями в руку Странника, увлекая того вперед, и снова над ними в невообразимой вышине вспыхнул и погас крик птицы.
Туманная стена осталась позади, в ушах Странника все еще слышалось сварливое бормотание Кота, которого, кстати, возле почему-то не оказалось, а чувства и взор уже воспринимали иной мир, совсем иной. Он был скучным, мусорным, довольно прохладным, в цикории, репьях и чертополохе. За пустырем брала начало улица, она была тусклой, пасмурной, будто присыпанной стовековой пылью, ее разбитая мостовая щербато и страшно улыбалась в небо, а из подворотен домов тянуло сыростью и нищетой. Облезлые тощие кошки с жуткими воплями потрошили мусорные бачки, и при виде их Кот, оказавшийся внезапно рядом будто по волшебству, только грустно вздохнул.
Смуглые полуголые дети сидели на грязных картонках на размытом дождями тротуаре и тянули с «египетской ночью» во взорах тощие, в цыпках, руки за подаянием.
Шатаясь, как листья на осеннем ветру, проходили мимо странные люди с лицами тоскливыми или радостными, что-то шелестели друг другу и падали прямо под сутулые, кривые деревья на обочине, и засыпали на земле, подернутой тем же пасмурным пеплом.
— Эти — ничего… — печально шепнул Кот. — Эти — проще. Я предчувствую, что другие будут еще ужаснее.
Улица робко заканчивалась квадратной аркой в сонном сером теле чудовища в двадцать этажей, а за чудовищем их подхватил и погнал по ухоженному, скучно-зеркальному тротуару проспект, беспечный прожигатель жизни, нагло посверкивающий пузатыми рекламными щитами, хитрыми кокетливыми вывесками и бесчисленными супермаркетами. По тротуару, как листья осенью, кружились люди, и у каждого в глазах было некое озарение, а впереди реял черный плащ призрака. У каждого бегущего был свой призрак, он парил в некотором отдалении, он лукавил, подманивал, опасно подмигивал, звонко смеялся.
— Город призраков, — Кот ошеломленно застыл на месте. — Я много слышал, много знаю о нем, а вот вижу впервые. Его жители — разнесчастнейшие создания, всю жизнь они спешат, спешат поймать свой призрак, а когда настигают его — жизнь, драгоценнейший из даров, подходит к концу. И, стискивая руками пойманный плащ призрака, они проклинают всё и вся за собственную суету и слепоту, потому что вдруг видят перед собой единственную настоящую Хозяйку этого мира — смерть, и умирают, еще не всмотревшись в нее, от ужаса перед ней.