Но может быть он просто слишком долго не был в этой стране.
- Максим! - зычно крикнул Наум, напоминая себе свою славную худую и крикливую жену Галит. - Максим! - с кем поведешься от того и наберешься, страсть по шумному образу жизни снова давала о себе знать.
- Это что? - спросил Наум, когда Максим аккуратно подпер своим телом дверной косяк . - Это та пресса, которой ты морочил мне голову все утро? Так чтоб ты знал я не пью бальзам Битнера и не играю в бейсбол!
- Это предупреждение , - вяло отозвался продвинутый в вопросах интриг телохранитель. - Дальше последуют условия...
- Какие условия? А если я не соглашусь? то что? Что? - Науму было даже смешно. Нелепая пачкающая руки газетенка претендовала на лавры Нью-Йорк таймс.
- Да вы не волнуйтесь. Сейчас позвонят и все скажут. А бомба это здорово. По - народнически, - одобрил позицию шефа он.
- Бред, - констатировал Чаплинский и тяжело покидая належанную постель направился в ванную.
- А может это любовь? - спросил ему прямо в спину Максим, предпочитая из деликатности сохранять пионерское расстояние.
- В смысле..., - начал было Чаплинский не оборачиваясь.
- В смысле ваша Крылова. А что, есть другая? Ну вы даете...
- Вон отсюда, щенок, - взвизгнул Чаплинский и завертелся на месте, как ужаленный сразу в несколько уязвимых мест. Он терпеть не мог всякого хамства и панибратства. Он и так слишком со многим смирился в этой затюканной родине. Он и так очень страдает без протертых супчиков, которые ему там в сущности там, в Израиле, надоели до черта. Но лезть в душу! Вон! Я сказал , чтобы духу твоего...
В незапертую дверь номера негромко постучали и длинный жесткий нос портье пересек границы частного владения: "Наум Леонидович! К вам посетители. Из мэрии. Будите принимать? Или что им сказать? Или пусть подождут?"
Чаплинский с ненавистью посмотрел на Максима и тот, понимая немой вопрос, утвердительно кивнул." Значит уже условия, интересно. - пробормотал Чаплинский и милостиво разрешил посетителям ждать 30 минут". Наум теперь уже вежливо попросил Максима выйти. Ему нужно было подумать. Потому что где-то он все-таки проволокся, если это, конечно, банальный шантаж. Хотя кто шляпу украл, тот и тетку пришил. Если бы это дразнилась Крылова, она звонила бы первая, а так - великосветски приехали. И из самой мерии, которая, видимо, газетенку эту и субсидировала. Что же - в Израиле тоже были такие издания - для пятерых читателей, включая редакцию, шантажиста и жертву.
Жизнь хороша. Только больно. И коротко. По утрам особенно плохо. Но теперь Наум уже не боялся стать наркоманом. Такие мучения не могут вызывать ни зависимости ни привыкания. По большому счету - просто не успеют. Он сделал себе инъекцию и подумал о шприце. Выбросить? Спрятать в чемодане ? Или тут все уже давно и хорошо посмотрели любимые сердцу соглядатаи?
А впрочем, ничего страшного - все мы живем на свободе до тех пор, пока есть дело, которое надо закончить. Наум вздохнул и потер ладонями виски. Еще пять минут, и он будет как новенький.
В холле гостиницы дружно нудились большие люди, старые знакомые, просто молодцы. Сливятин и Федоров старались не смотреть друг на друга. Они нервно ждали пожевывая "орбит", без которого в приличное иностранное общество идти было стыдно. Почему-то запах перегара за границей считался несолидным. А насколько Нема уже стал иностранцем никто из них не знал.
Вопреки собственному предубеждению против родной техники Наум спустился в лифте. Ему просто неохота было передвигать ногами и рассчитывать в случае чего на этого слишком проницательного Максима.
- Привет, - сказал Чаплинский сидящим и предоставил свою пухлую руку для неопределенных братских пожатий.
- Есть дело, - с места в карьер начал Сливятин. - Надо поговорить.
- Слушаю, - Наум сделал большие умные глаза, и дурносмех Федоров хмыкнул. Он всегда был таким - покажи пальчик или юбку и он забудет, как его зовут. Но только двоечник может точно знать, как сделать другого отличником. С этим правилом Нема был согласен. Почему бы и нет. Руководителю важно быть академиком, а умником - совсем не обязательно. Сливятин не принял игривого тона и жестко добавил: "Нема, мы все свои люди. И мы знаем, зачем ты приехал "Чаплинский не смог приостановить неожиданный полет собственных бровей и обескураженно покачал головой." Видимо времена полицейского режима для этой страны не минуют никогда."