Теперь она, казалось, чувствовала себя свободнее. Улыбалась. Временами она становилась красивой, особенно когда щурила глаза и нижняя губа, поднимаясь, обнажала сверкающие зубы. В лице ее было что-то египетское. Египетская кошка. Очень черные волосы, а когда она сорвала с плеч и груди этот пушистый мех, я увидел, что она совсем не так худа, как мне показалось. Но зачем она это сделала… Это что-нибудь значило?
— Ты собирался рассказывать, — сказала она, глядя на меня поверх бокала.
— Да, — ответил я и почувствовал волнение, будто от моих слов бог весть что зависело. — Я пилот… был пилотом. Последний раз я был здесь… только не пугайся!
— Нет. Говори!
Ее глаза были внимательными и блестящими.
— Сто двадцать семь лет назад. Мне тогда было тридцать. Экспедиция… я был пилотом рейса на Фомальгаут. Это двадцать три световых года. Мы летели туда и обратно, сто двадцать семь лет по земному времени и десять — по бортовому. Мы вернулись четыре дня тому назад… «Прометей» — это мой корабль — остался на Луне. Я прилетел оттуда сегодня. Это все.
Она молча смотрела на меня. Ее губы шевельнулись, раскрылись, снова сжались. Что было в ее глазах? Изумление? Восхищение? Страх?
— Почему ты молчишь? — спросил я. Мне пришлось откашляться.
— Так… Сколько же тебе на самом деле лет?
Я заставил себя улыбнуться; улыбка получилась невеселой.
— Что значит — «на самом деле»? Биологических — сорок, а по земным часам — сто пятьдесят семь…
Долгое молчание, и вдруг:
— Там были женщины?
— Подожди, — сказал я. — У тебя найдется что-нибудь выпить?
— Что?
— Ну, что-нибудь покрепче, понимаешь. Одурманивающее. Алкоголь… или теперь его уже не пьют?
— Очень редко… — ответила она совсем тихо, словно думая о чем-то другом. Ее руки медленно опустились, коснулись металлической голубизны платья.
— Я тебе дам… Ангеен, хочешь? Ах, ты же не знаешь, что это такое?
— Да. Не знаю, — ответил я с неожиданным ожесточением.
Она подошла к полке и вернулась с маленькой пузатой бутылочкой. Налила. Там был алкоголь — немного — и еще что-то; странный, терпкий аромат.
— Не сердись, — сказал я, выпив бокал, и налил еще один.
— Я не сержусь. Ты не ответил. Может, не хочешь?
— Почему же? Могу ответить. Нас было всего двадцать три человека, на двух кораблях. Второй был «Одиссей». По пять пилотов, остальные — ученые. Не было никаких женщин.
— Почему?
— Из-за детей, — объяснил я. — Нельзя растить детей на таких кораблях, и даже если б можно было, никто бы этого не захотел. До тридцати лет не брали. Нужно окончить два факультета, плюс четыре года тренировки, всего двенадцать лет. Словом, у тридцатилетних женщин обычно уже есть дети. Ну… и другие причины.
— А ты? — спросила она.
— Я был один. Выбирали одиночек. То есть добровольцев.
— И ты хотел…
— Да. Разумеется.
— И ты не…
Она оборвала фразу. Я понял, что она хотела сказать. Я молчал.
— Это, должно быть, жутко… так вернуться, — сказала она почти шепотом. Содрогнулась. И вдруг посмотрела на меня, щеки ее потемнели, это был румянец. — Слушай, то, что я сказала, просто шутка, правда.
— Что мне сто лет?
— Я просто так сказала, ну, чтобы что-нибудь сказать, это совсем не…
— Перестань, — пробормотал я. — Если ты еще станешь извиняться, я и вправду почувствую себя столетним.
Она замолчала. Я заставил себя не смотреть на нее. В глубине комнаты, в той второй, не существующей комнате за стеклом, огромная мужская голова беззвучно пела, я видел дрожащую от напряжения темно-багровую гортань, лоснящиеся щеки, все лицо подрагивало в неслышном ритме.
— Что ты будешь делать? — тихо спросила она.
— Не знаю. Еще не знаю.
— У тебя нет никаких планов?
— Нет. У меня есть немного — такое… ну, премия, понимаешь. За все это время. Когда мы стартовали, в банк положили на мое имя — я даже не знаю, сколько там. Ничего не знаю. Послушай, а что такое Кавут?
— Кавута? — поправила она. — Это… такие курсы, пластование, само по себе ничего особенного, но иногда оттуда можно попасть в реал…
— Постой… так что же ты там, собственно, делаешь?
— Пласт, ну, разве ты не знаешь, что это такое?
— Нет.
— Как бы тебе… чтобы проще, ну, делаю платья, вообще одежду… все…
— Портниха?
— Что это такое?
— Ты шьешь что-нибудь?
— Не понимаю.
— О небеса, черные и голубые! Ты проектируешь модели платья?
— Ну… да, в определенном смысле, да. Не проектирую, а делаю…