Наконец, он принял решение. Он собрал все свои вещи, бутылки из-под вина, консервные банки, черствый хлеб. Машину он оставил там, где она стояла, — может быть, они найдут ее сегодня же, может быть, нет, тогда у него будет преимущество во времени. В начале десятого он вышел из дома и пошел в горы. Уже через несколько сотен метров он остановился и выбросил часть поклажи. Потом пошел дальше, все время в гору. Он был порядком пьян, то и дело спотыкался. Один раз упал и оцарапал лицо о каменистую землю. Но продолжал идти, пока дом, где он ночевал, окончательно не скрылся из виду.
В полдень он в изнеможении остановился.
У подножия большой скалы он вбил колья, натянул палатку, снял сапоги, расстелил спальный мешок и лег с бутылкой вина.
Освещение в палатке было похоже на закат солнца.
Думая о Марии, он медленно выпил бутылку. Он, похоже, и не понимал, как много она для него значит.
Потом он свернулся в спальном мешке и заснул.
Проснувшись, он знал, что должен принять еще одно решение.
В десять часов в кабинете Эрика Юханссона началось оперативное совещание. К этому времени криминалисты уже осмотрели дом и собаки попытались взять след человека, напавшего на Эльзу Берггрен и Стефана. Стефан успел пару часов поспать у себя в номере, когда его разбудил звонок — Джузеппе попросил присутствовать на совещании.
— Ты уже замешан, хотим мы с тобой этого или нет. Я говорил с Рундстрёмом. Он тоже считает, что ты должен присутствовать. Разумеется, неофициально. Но в этой ситуации мы не можем позволить себе быть формалистами.
— Нашли что-нибудь?
— Собаки довели след до моста. У него там, по-видимому, стояла машина. Техники считают, что могут представить хороший рисунок протекторов. Посмотрим, совпадает ли он с теми, что у нас уже есть. Мы нашли отпечатки колес и у Молина, и у Андерссона.
— Ты хоть поспал немного?
— Слишком много дел. Я пригласил еще четверых из Эстерсунда и вызвал из отпуска пару ребят из Свега. Слишком много дверей надо обстучать. Кто-то же должен был что-то видеть! Смуглолицый, говорит на ломаном английском. Человек не может жить, не говоря ни слова. Надо заправляться, надо поесть, надо купить что-то. Кто-то должен был его видеть. Где-то он с кем-то говорил.
Стефан пообещал прийти. Он встал и пощупал затылок. Больно. Перед сном он принял душ. Одеваясь, он думал об утреннем разговоре с Вероникой Молин.
Они позавтракали вместе. Стефан рассказал ей о ночных событиях. Она слушала внимательно, не задавая вопросов. Потом его вдруг затошнило, и он, извинившись, вышел. Но они договорились встретиться днем, если, конечно, он будет чувствовать себя лучше. Стефан принял душ и заснул, едва коснувшись щекой подушки.
Когда его разбудил телефонный звонок, тошноты уже не было. Он остановился перед зеркалом в ванной и внимательно рассмотрел свое отражение. Вдруг его охватило чувство полной нереальности происходящего. Он заплакал, швырнул в зеркало скомканным полотенцем и вышел из ванной. Я умираю, подумал он в отчаянии. У меня рак, вылечить его нельзя, я умру, когда мне не будет еще и сорока.
В кармане куртки, брошенной им на пол, зажужжал телефон. Это была Елена. Она звонила откуда-то, где было много народа, — ясно был слышен шум голосов.
— Где ты? — спросила она.
— У себя в номере. А ты?
— В школе. Вдруг почувствовала, что надо тебе позвонить.
— Здесь все нормально. Я скучаю по тебе.
— Ты знаешь, где меня найти. Когда ты приедешь?
— Курс лечения начинается девятнадцатого. До этого я приеду.
— Мне приснилось ночью, что мы в Англии. Может быть, съездим? Мне всегда очень хотелось побывать в Лондоне.
— Мы должны решить это сейчас?
— Я рассказываю про сон. И потом, у нас должна быть какая-то цель.
— Конечно, съездим в Лондон. Если я доживу.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего, прости. Я просто очень устал. Сейчас иду на совещание.
— Я думала, ты на больничном?
— Меня попросили.
— Даже в «Буросской газете» напечатали об этом убийстве. С портретом Герберта Мелина.
— Молин. Герберт Молин.
— Я должна закругляться. Позвони мне вечером.
Стефан пообещал. Он положил телефон на стол. Что я без Елены? — подумал он снова. Ничто.
Рундстрём удивил его, когда первым подошел с дружеским рукопожатием. Эрик Юханссон стягивал грязные сапоги, инструктор-кинолог из Эстерсунда раздраженно спрашивал всех подряд, не появлялся ли и не звонил ли некий Андерс. Джузеппе постучал карандашом по столу и начал совещание. Первым делом он коротко, но очень четко подвел итог ночным событиям.
— Эльза Берггрен попросила отложить подробный допрос до вечера, — закончил он, — думаю, она имеет на это право. К тому же у нас очень много других неотложных дел.
— У нас есть следы подошв, — сказал Эрик Юханссон. — И в доме, и в саду. Кто бы ни был ночной посетитель, действовал он неосторожно. У нас есть также следы у дома Герберта Молина и Авраама Андерссона. Это самое главное, над чем сейчас работают криминалисты — совпадают ли следы и отпечатки протекторов.
Джузеппе кивнул.
— Собака взяла след, — сказал он. — До опоры моста. А дальше?
Ответил кинолог. Он был уже немолод, вся левая щека его была обезображена шрамом.
— Дальше след остыл.
— Что-нибудь нашли?
— Нет.
— Там есть стоянка, — вставил Эрик Юханссон. — Собственно, даже не стоянка, а карман, площадка у дороги. Около нее след кончается, так что мы можем исходить из того, что он оставил машину именно там. Особенно если учесть, что ночью ее почти не видно — как раз это место очень плохо освещено. Молодежь там останавливается довольно часто — можно залезть на заднее сиденье и целоваться без помех.
Все засмеялись.
— И не только целоваться, — добавил Эрик. — Раньше это все происходило на укромных просеках, а теперь дела об отцовстве частенько начинаются именно на этой стоянке.