— Неужели никто не видел этого человека? — спросил Джузеппе. — На кредитной карточке стоит имя Фернандо Херейра.
— Я только что говорил с Эстерсундом, — сказал молчавший до этого Рундстрём. — Они запросили центральный регистр. Нашелся один-единственный Фернандо Херейра в Вестеросе. Давным-давно его обвиняли в укрытии налогов. Но теперь ему далеко за семьдесят, и можно исходить из того, что мы ищем кого-то другого.
— Я не знаю испанского, — сказал Джузеппе, — но Фернандо Херейра звучит как вполне стандартное имя.
— Примерно как мое, — вставил Эрик Юханссон. — Чуть не каждого сукина сына моих лет в Норрланде зовут Эриком.
— И мы не знаем, настоящее ли это имя, — добавил Джузеппе.
— Мы начнем розыск через Интерпол, — сказал Рундстрём. — Надо побыстрей закончить с отпечатками пальцев.
Вдруг зазвонили сразу несколько телефонов. Джузеппе поднялся и предложил прерваться на несколько минут, показав Стефану на дверь в коридор. Они сели в приемной. Джузеппе уставился на чучело медведя.
— Я как-то видел медведя, — сказал он задумчиво. — Около Крукума. Я как раз занимался несколькими самогонщиками и ехал назад в Эстерсунд. Помню, что размышлял об отце. Я довольно долго считал, что мой отец — это тот самый итальянец. Но когда мне исполнилось двенадцать, мать рассказала, что это был какой-то проходимец из Онге, который просто исчез, как только узнал, что она беременна. И вдруг я увидел медведя на опушке. Я ударил по тормозам и подумал: «Ни хрена это никакой не медведь. Должно быть, тень так легла. Или валун». Но это был медведь! Верней, медведица. Шерсть была совершенно гладкой, даже блестела. Я смотрел на нее, наверное, с минуту. Потом она исчезла. Помню, я сказал себе: «Такого просто не может быть. А если может, то случается раз в жизни, не больше». Как каре в покере. Эрик говорит, что лет двадцать пять тому назад к нему пришло каре. Причем в банке было пять крон и у остальных было такое дерьмо, что все спасовали.
Джузеппе потянулся и зевнул. Потом вновь стал серьезным.
— Я думал над нашим разговором. Что мы должны рассуждать по-другому. Что мы ищем двоих. Признаюсь, что до сих пор не могу привыкнуть к этой мысли. Это как-то чересчур уж неправдоподобно, как-то уж чересчур… по-столичному, если ты понимаешь, что я имею в виду. Здесь, в глуши, все по-иному, проще. Но я понимаю, что ты, скорее всего, прав. Я говорил об этом с Рундстрёмом перед совещанием.
— И что он сказал?
— Он весьма практичный тип, никогда не позволяет себе фантазировать, никогда ничему не верит, кроме голых фактов. Но его не надо недооценивать. Он быстро замечает и возможности, и ловушки.
Они помолчали, пережидая, пока стайка детишек пройдет в библиотеку.
— Я попытался мысленно нарисовать схему, — продолжил Джузеппе, когда дети скрылись за дверьми. — Появляется человек, говорящий на ломаном английском, и убивает Герберта Молина. В эту дочкину историю с какой-то женщиной в Англии, которой он якобы задолжал деньги, я не верю ни на секунду. Но твоя версия, особенно когда читаешь этот жутковатый дневничок, вполне может быть правильной — что мотив преступления спрятан где-то в далеком прошлом, в военном времени. Жестокость и исступление говорит о мести. Пока все сходится. Тогда мы ищем преступника, который, если следовать доводам разума, совершил все, что хотел, и должен бы исчезнуть. Но он остался. Здесь я отказываюсь понимать. Он же должен улепетывать во все лопатки, чтобы его не поймали.
— Ты нашел какую-то связь с Авраамом Андерссоном?
— Ровным счетом ничего. Коллеги в Хельсингборге говорили с его женой. Она утверждает, что он ей рассказывал все без утайки. И как-то упоминал имя Молина. Между этими двумя стариками — пропасть. Один играет классическую музыку и пишет для развлечения шлягеры. Другой — полицейский на пенсии. Не думаю, чтобы мы додумались до чего-нибудь умного, пока не поймаем этого типа, того, что чуть тебя не придушил. Как шея, кстати?
— Спасибо, нормально.
Джузеппе поднялся.
— Авраам Андерссон как-то написал песню под названием «Поверь мне, я обычная девчонка». Эрик раскопал. И этот псевдоним — Сив Нильссон. Дома у него был диск с какой-то танцевальной группой, по-моему «Фабианс». Сплошная мистика. Сегодня он играет Моцарта, а завтра пишет шлягер. Эрик говорит, кстати, что песня — чушь собачья. Может быть, жизнь из этого и состоит: один день — Моцарт, другой — скверный шлягер.
Они вернулись в комнату. Все остальные уже были на месте. Но совещание им так и не удалось продолжить. Зазвонил телефон Рундстрёма. Он послушал несколько секунд и поднял руку.
— Нашли прокатный автомобиль в горах под Фюнесдаленом, — сказал Рундстрём, засовывая телефон в карман.
Они подошли к висевшей на стене карте. Рундстрём ткнул пальцем:
— Вот здесь. Там дачный поселок. Машина брошена.
— Кто нашел-то? — спросил Джузеппе.
— Некий Бертиль Эльмберг, у него там дача. Он заехал случайно, поглядеть, все ли в порядке — увидел следы машины и подумал, что в такое время года это довольно странно. И нашел машину. И ему кажется, что кто-то побывал на даче рядом с тем местом, где стоит машина.
— Он кого-нибудь видел?
— Нет. Он не решился там оставаться. Вспомнил, должно быть, про Молина и Андерссона. Но он заметил, что машину взяли в Эстерсунде — на стекле была табличка. И еще он заметил, что на заднем сиденье лежит иностранная газета.
— Это уже кое-что, — произнес Джузеппе, надевая куртку.
— Хорошо бы ты поехал с нами, — сказал Рундстрём Стефану. — Ты как-никак его видел. Если это, конечно, он.
Джузеппе попросил Стефана сесть за руль, поскольку сам он все время звонил по телефону.
— Наплюй на знаки, — сказал Джузеппе, — лишь бы не угодить в кювет.
Стефан прислушивался, о чем он говорит. Туда уже направили вертолет. И кинологов. Когда они уже доехали до Линселля, позвонил Рундстрём и сказал, что продавщица в магазине в Свете продала накануне вязаную шапочку.
— Но девушка не смогла припомнить ни как он выглядел, ни говорил ли он что-либо, — вздохнул Джузеппе. — Она даже не помнит, был это мужчина или женщина. Только то, что продала эту шапочку. Где глаза у людей? В заднице?