за идиотизм! Можно подумать, черепаха это счастье, здоровье, самодостаточность. Можно представить, мир без черепах рухнул бы, как если бы он и правда лежал, покачиваясь гигантским желе, на панцире древней Тортилы, безмятежно жующей свой кусочек морковки. Я привстал было осадить гида, но водитель, глядя в зеркало заднего вида, прибавил скорости, и меня попросту вдавило в кресло. Стало понятно, что речь идет о заговоре. Кстати, есть очень большой символ в том, что наша ехать высоко так в гора‑гора, продолжил Мустафа, речь которого я, как мне сразу представилось, буду вынужден переписывать нормальным русским языком. Дело в том, что ликийцы, древние обитатели этих мест, обожали — он так и сказал, «обожали» — хоронить своих покойников высоко в горах. Бедняги верили, что покойные будут ближе к богам, с сожалением констатировал Мустафа. Ну, и что здесь такого, поинтересовался мысленно я. Или манера закапывать трупы поближе к червям намного более осмысленная? Греки знали толк в погребениях. Они отправляли остатки тел в стихии огня и воды, они запирали трупы камнями, предоставляя горам и птицам сделать свое дело. Они знали, что покойника надо обезличить, стереть. Размазать тонким слоем масла по поверхности воды. Они не зацикливались на покойных. Вся Эллада была огромным морем, огромным солнцем, огромной горой, и мертвым там не было места, вот они и уходили бледными тенями в сторону невесть где затерявшегося Аида. Мы, христиане — а позже и скопировавшие нас с обезьяньей старательностью мусульмане — начали строить Аиды в центрах городов. У греков в городе обязательно должны были быть баня и акрополь. У нас — кладбище. Помыться, понежиться, обменяться новостями — эллины. Побродить по аллеям между шеренгами мертвецов, странным генералом смерти принимая этот зловещий парад тлена — мы. Насколько радостнее, лучше и правильнее смотрели на мир ликийцы, отправляя своих мертвецов куда повыше. Впереди что‑то светлело. Я прищурился. А вот и первая гробница, сказал Мустафа, ткнул пальцем в лобовое стекло, оставив на нем жирный отпечаток для Интерпола. Мы присмотрелись. В горах, возвышавшихся прямо по курсу, чернели отверстия маленьких окошечек, вырубленных рабами. Это, объяснил Мустафа, и есть такие комнаты для погребения, в которых оставляли тело, обмотанное саваном. Входы в пещеры украшали колоннами. Маленькие, с ноготок, из нашего автобуса, они — на самом деле — были огромными, не меньше пяти метров высотой. Чем больше комната для погребения, тем больше уважения, с трепетом объяснил Мустафа. Вообще‑то, древних эллинов он презирал и не понимал. Но когда речь заходила о больших деньгах, делал исключение. Богатый дурак вовсе и не дурак. Мустафа тыкал пальцем в стекло, мы послушно водили взглядами по направлению его синеватого ногтя. Автобус затормозил, нас слегка бросило вперед. Выходим, объявил гид. Кто‑то в полусне — из‑за движения нескольких человек постоянно укачивало, — зачмокал, застонал. Соскакивая со ступенек автобуса, мы разминались и оглядывались. Перед нами растекалась во всю ширину горизонта река — Дальян, сказал гид, — по обеим сторонам которой красовались скалы с гробницами Ликии. Все это, судя по предыдущим объяснениям, располагалось на высоком плато, лишь в своем конце медленно опускавшемся к морю, куда и впадал Дальян. Можно добраться и по побережью, но тогда, сказал мне потихоньку гид — он явно жаждал получить мое расположение, — не было бы эффекта взлета, поднятия в небеса. Мы словно подняли их к гробницам в горы, пояснил гид. Я был удивлен. Он оказался в каком‑то смысле тонким, чувствующим человеком. Особенно остро мы почувствуем это позже, но уж если позже, то позже, так что подожду рассказывать. Я вежливо отметил резкий подъем в горы, как удачную находку, и вместе с группой и фотографом, забегавшим перед нами с треногой и камерой, — снимок для группы на память! — побрел по бетонной пристани к ряду лодочек. Открытые, с двумя длинными скамьями по бортам, они были предназначены — нет, не для перевозки пассажиров, а — для выжимания из туристов денег, как сока из граната. Гранатовый сок пять лира! На столике посреди лодки возвышался пресс, валялись гранаты. Ценники висели повсюду, в отличие от спасательных жилетов. Я вспомнил леденящие душу подробности переправ через Дарданеллы, где то и дело тонули паромы. Туркам не дается многое, но особенно им не дается мореходство. Так что я уселся на корме, чтобы, при первой же опасности, успеть прыгнуть в воду и отгрести от воронки, которую образует судно. Достал блокнот. Стал писать жене. Как обычно, это плохо отразилось на моем внешнем виде. Соседи слегка отодвинулись от меня. Тем более, что лодка уже отплыла и мы виляли по лабиринтам камыша, вспугивая грациозных цапель, гнездовавших здесь еще со времён третичного периода. Только представить! Белоснежные птицы тихо приземлялись в воду, клацнув клювом, еще когда первые неандертальцы выбирались из Африки, чтобы перейти в Европу — через здешние места, — птицы стремительно погружали лапы в тину, хватая рыбешку, а навстречу им течением несло раздутый труп братца Клеопатры, удушенного по велению сестры. Они взлетали, закрыв солнце на мгновение, а Крез хохотал, как безумный, на костре, который уже разводили слуги Дария, они садились, а Дарий умирал на руках генералов Македонского, прошептав им последнюю волю, они летали за Солнцем, а Цезарь вел солдатню маршем через Каппадокию, они скрывались вдалеке, а берега Средиземноморья сотрясал звук бойни в Лепанто, они исчезали, а потом появлялись снова, и видели уже, как вместо суровых, немногословных сельджуков, по зарослям камышей пробирается лодчонка с десятком‑другим полуголых, изнемогающих от жары туристов. Цапли и ликийские гробницы. Они здесь были, есть, будут. А мы станем илом, и по нам поползут, извиваясь, ужи, и на нас обопрутся своими чудовищными лапами гигантские черепахи, поджидающие очередную партию туристов с крабами. Кстати, о крабах! Мустафа совершенно случайно, конечно же, вспомнил, что посреди реки Дальян нас будет ждать лодочка его друзей, которые — по удивительному стечению обстоятельств — решили совершить водную прогулку именно в это место Турции. Невероятно, но у них случайно оказались припасены три корзины крабов. Каждого из них для нас поджарят, и подадут с лимоном и глоточком — аутентичной, сказала хором группа, — водки ракия. Кто желает? Лес рук значительно поредел, когда выяснилось, что каждый краб будет стоить пятьдесят долларов. Желающими, несмотря на цену, поесть крабов, оказались двое туристов — из Екатеринбурга и Новосибирска. Они попросту не знали, что такое краб и как он выглядит. Понятия не имели, что отвалят кучу денег за, примерно, сто‑сто пятьдесят граммов мяса. Больше того! То есть, меньше того! Уверен, что чистыми там было грамм пятьдесят! Там не менее, Мустафа выглядел разочарованным. Нет, он попросту разозлился! Первый раз попадается ему такая трудная, тяжелая, не желающая приобщиться к красотам и изюминкам турецкой жизни группа, процедил он так, чтобы его слышали. Туристы закряхтели, кто‑то покраснел, я слышал даже жалобные всхлипы. Русские! Попробуй гид вякнуть нечто подобное на кораблике, полном англосаксов, и эти жизнерадостные, красномордые весельчаки живо организовали бы седьмой крестовый поход, повесив Мустафу на рее. Гид поцокал языком, поморщился, посопел. Я улыбался, держа в руке кусок краба, который попытался прожевать, но так и не смог одолеть, екатеринбуржец. Опустил руку к воде. Почувствовал толчок. А вот и черепахи! Огромные, каждый килограммов на сто, они плескались у борта лодки, как карикатурные жуки‑плавунцы. Вырывали друг у друга из клювов куски крабового панциря. Я подумал, что черепахам сейчас вывалят корзину крабов. Я же знал, что они ничего не стоят, их набирают тут даром, как вшей — на белье для дезинфекции. Грязь, ничто. Должно быть, черепах закармливают, решил я. Как бы не так! То, что отдал им я, оказалось их единственным угощением в этот день. Ведь это туристический бизнес, да еще и в Турции. Процедура выглядела так. Гид цеплял на кусок веревки краба, и бросал в воду. Черепаха пыталась догнать наживку, старательно ворочая своими древними, — как сами Миры, — глазищами. Но бессердечный Мустафа отволакивал краба подальше. И так — часами, пока туристы не наделают фотографий. Все это время за Мустафой с тревогой следил владелец краба, еще один аферист в белоснежных брюках, на лодчонке по соседству. Когда фотосессия была закончена, и черепаха, потыкавшись головой в борт нашего кораблика, отплывала разочарованно, гид возвращал краба. Расписывался в ведомости. Еще бы! Добро не стоило переводить. Этого краба подадут на аутентичный обед какому‑нибудь дурачку, который пожелает пообедать прямо посреди реки Дальян. На глазах голодной, несчастной черепахи, которая, — как и любое живое существо в Турции, — отрабатывает. Наверняка, ей и на чай дают. Но не крабом, нет, это было бы чересчур. Так, лира‑другая. Уверен, этих черепах начинали уже кормить металлическими монетами, проводили эксперименты. Вот новое слово в турецкой науке, о котором можно бравурно отчитаться в еженедельнике вестей туризм! Я уверен, что они уже на полпути создания специальных черепах с прорезью в панцире. Лежит себе, покачиваясь, на поверхности воды. Вокруг снуют рыбки. Видно дно. Подплывае