Нападавшие наседали на него молча. Воздух вокруг Аэйта был напоен ненавистью и сгустился от звона металла. Юноша чувствовал каждое движение, угрожавшее ему, и только это помогало ему устоять в течение первых двух минут боя.
Но движений было слишком много, чтобы успевать следить за каждым. Аэйт пригнул голову, и меч зумпфа вонзился в ствол сосны. Машинально Аэйт вскинул левую руку и сжал клинок в ладони. В то же мгновение враг, не выпускавший рукояти, резко выдернул меч, оставив на пальцах Аэйта глубокий порез. Аэйт сжал кулак, словно желая удержать свою кровь в горсти. Зумпф еще раз взмахнул мечом — и клинок рассыпался в прах над его головой, осыпав его пылью. На секунду враг ошеломленно замер, опустив щит. Аэйт, не разбирая, ударил его мечом. Ненависть вокруг него стала такой тяжелой, что он начал задыхаться.
Совсем рядом оказались белые глаза с черными точками зрачков. Аэйт выбросил вперед раненую руку, и капли крови полетели прямо в эти глаза. Враг отшатнулся, однако использовать его замешательство Аэйт уже не успел. Правое плечо обожгло огнем, и он с удивлением увидел свой меч, падающий на землю. Затем сильный удар тяжелым щитом в грудь придавил его к сосне, так что кости у него хрустнули. Земля накренилась. Острая сосновая шишка стремительно приблизилась и впилась в щеку. Аэйт посмотрел на свою окровавленную ладонь с черным крестом, ему стало худо, и он закрыл глаза.
Удар сапога перевернул его на спину. Кто-то засмеялся совсем близко. Треснула ткань. Страшной болью сдавило плечо. Аэйт хрипло застонал и потерял сознание.
Мела возвращался к поляне почти бегом. Враги набросились на них с той стороны, где Фратак оставил Аэйта. Их было четверо. Если они сумели дойти досюда, значит, Аэйт либо спрятался от них, пропуская зумпфов мимо себя (это было почти исключено), либо погиб. Если младший брат оказался трусом, его позор падет на Мелу. Мела с удивлением поймал себя на мысли, что предпочел бы сносить позор, лишь бы братишка был жив. Но он знал, что такое вряд ли возможно.
Воины Фратака убили всех четверых и закопали их тут же. Тела своих погибших — Месы, Коя, Алкина и Афана — завернули в чистую рогожу и погрузили на носилки, чтобы потом сжечь останки посреди деревни. Фратак и Мела налегке пошли вперед, чтобы забрать тело Аэйта и заодно выяснить, что же случилось на поляне.
— Не понимаю, — сказал Фратак. — У него была отличная позиция. Я дал ему свой лук. Он мог перестрелять их, не сходя с места.
Мела отмолчался. Они уже подходили к сосне, возле которой оставили пост. По хвое были растоптаны темно-красные пятна. Тяжелые густые капли крови лежали на траве. К смоле на стволе дерева прилип длинный белый волос. В двух шагах от дерева, в луже крови, лежала рукоять меча, обмотанная темным от пота ремнем. Клинка не было видно, даже обломков.
Фратак бродил по полю битвы, разглядывая следы. Вдруг он остановился и уставился себе под ноги, словно не веря собственным глазам. Потом стремительно опустился на траву и схватил костяной обломок.
— Что это? — пробормотал он, шаря вокруг по траве. Еще один обломок попался ему под руку, потом еще. Ошеломленный, Фратак поднял с земли тетиву. — Что это, Мела? — сказал он, поднося обломки своего лука к лицу в трясущихся горстях. — Что это?
Мела побледнел так, что его серые глаза стали казаться почти черными на помертвевшем лице. Он отступил на шаг и прислонился к сосне. Прошло не меньше минуты, прежде чем он ответил:
— Это был твой лук.
— Ты хочешь сказать, — медленно проговорил Фратак, — что твой младший брат сломал мой лук?
Еле сдерживаясь, чтобы не закричать, Мела кивнул. Наконец он перевел дыхание и тяжело уронил:
— Так вот почему они до нас добрались.
Фратак удивил его. Бросив на землю бесполезные уже обломки, он подошел к Меле и уперся ладонью в ствол сосны над его головой.
— Мела, — сказал он, — они его не убили. Зумпфы никогда не хоронят наших убитых. Он жив, и они забрали его с собой.
Он подождал, пока краска вернется на белое лицо Мелы. Теперь старший брат перестал кусать губы, и слезы потекли по его щекам. Мела сердито обтер их рукавом.
— Почему ты так думаешь? — спросил он ровным голосом.
— Сейчас начало лета, им нужны работники. Они убьют его осенью, когда работы закончатся, чтобы зимой не кормить лишний рот.
Мела замолчал, обдумывая услышанное. Фратак снова принялся бродить вокруг, наклоняясь то над одним следом, то над другим. Наконец он поднял рукоять меча и покачал головой.
— Никогда не думал, что твой конопатый обладает такой чудовищной силой. Смотри, как чисто обломано. Я вообще удивляюсь, что им удалось захватить его.
Мела взял рукоять и стиснул ее в пальцах. Он-то знал, почему разлетелся на куски добрый лук и как Аэйту удалось сломать вражеский меч. Может быть, разрыв-трава спасет братишку от плена после того, как подвела его в бою? Если только среди зумпфов нет людей, достаточно искушенных в магии, чтобы догадаться, что означает черный крест на ладони мальчишки— пленника…
— Поставьте его на ноги, — произнес чей-то низкий звучный голос.
Крепкие руки схватили Аэйта за подмышки и подняли. В глазах у него было черно, и он едва понимал, где находится. Невыносимо горело плечо. Правая рука онемела. Кто-то схватил его за длинные волосы, откидывая его голову назад, и прошипел прямо в ухо:
— Смотреть в глаза!..
Аэйт, шатаясь, прислонился к тому, кто стоял у него за спиной. Он ничего не мог разглядеть сквозь густую пелену, которая плавала у него перед глазами.
Послышался взрыв хохота. Смеялись сильные, здоровые и очень дружные между собой люди, и Аэйту стало завидно. Все голоса были мужские.
Затем тот же бас проговорил (и Аэйт понял, что обладатель звучного голоса улыбается) — весело и совсем не зло:
— Ты же не хочешь сказать, Каноб, что этот мальчик и есть тот отчаянный рубака, который нагнал на тебя страху?
Каноб стоял где-то совсем рядом — Аэйт чувствовал его глухую темную злобу. Он угрюмо ответил:
— Не смейся, Гатал. Мальчишка настоящий дьявол.
Аэйт шевельнулся в руках зумпфа, который тут же еще сильнее потянул его за волосы.
— Ну, все-таки не совсем дьявол, а? — примирительно сказал Гатал, все еще улыбаясь. — Вот он стоит, и взгляд у него мутный, как у молочного щенка. Довольно, отпусти его, — добавил он. — С души воротит от этих грязных волосатых морастов. Алаг, посмотри, что у него с рукой.
Аэйта отпустили, и он сел на землю. Его сильно тошнило. Голова нестерпимо кружилось, и хотелось только одного: лечь, прижаться щекой к земле.
— Зря смеешься, вождь, — настойчиво повторил Каноб, и снова на Аэйта плеснуло волной ненависти. — В этом парне чудовищная сила. Он схватил меч Азала рукой, сжал — и железо рассыпалось в прах.
Гатал опять захохотал. Как ни странно, но от вождя не исходило никакой враждебности. Вождь находился на своей земле, его воины отвоевали соляное озеро — не было смысла ненавидеть этого паренька, скорчившегося у ног Каноба. Ему было даже немного жаль глупого мораста.
Но вот приблизился еще кто-то и осторожно уложил Аэйта на спину. Аэйт подчинился, закрыл глаза. Очень мягкая рука провела по его лицу. Она была слишком широкой, чтобы быть рукой женщины, но ее прикосновение было нежным, как пух, и в то же время страшно тяжелым. Аэйт тихо застонал и мотнул головой по траве. Присутствие этого нового врага наполняло его тоской.
— Что это с ним? — спросил вождь. — Ты еще не вырезаешь у него сердце, а он уже ноет.
— Дьявол узнал дьявола, — мрачно произнес Каноб.
Алаг, сидевший на корточках возле Аэйта, повернулся к Гаталу, и на одежде колдуна что-то звякнуло.
— Каноб прав, — сказал колдун. — В этом мальчике есть сила, и она отзывается мне.
— Хватит болтать, — оборвал вождь. — Перевяжи его руку, приложи к ней какую-нибудь целебную дрянь, а потом пусть Эоган закует его в цепи, вот и все. И нечего мудрить.