Всякий раз, когда я спускалась в вестибюль гостиницы на лифте, я видела плакат, который извещал, что в подвале здания имеется надежное бомбоубежище. На всех городских улицах через равные расстояния можно было видеть указатели ближайших бомбоубежищ. Под многими скверами и рыночными площадями возводились все новые и новые убежища, до нас постоянно доносились звуки взрывных работ. Как ни странно, это действовало мне на нервы в гораздо большей степени, нежели разрывы бомб и запах порохового дыма, которые мне довелось слышать и чувствовать в Норвегии. Вой пароходных сирен, доносившийся из гавани, а также рев моторов шведских самолетов, которые кружили над городом днем и ночью, всякий раз заставлял меня вскакивать с постели, тогда как дома, в Норвегии, я часто крепко спала, не обращая внимания на сигналы воздушной тревоги и гул вражеских самолетов, летавших прямо над домом.
В это время моя подруга Алиса писала исторический роман, и ей было необходимо бывать в библиотеках. Я часто ходила туда вместе с ней, у меня возникло желание сделать выписки из книг некоторых средневековых датских авторов, меня интересовали их высказывания о своих соседях — немцах, или саксах, как их тогда называли. В читальных залах на выдаче книг работали только молодые девушки-студентки, старики и те мужчины, их шведы называли «бракованными», то есть непригодные к военной службе.
Две молодые девушки и два парня призывного возраста, один из них мой племянник, который только что стал студентом университета, записались добровольцами на сельскохозяйственные работы. В это время в Швеции, в крестьянских хозяйствах, не хватало рабочей силы. Засуха приобретала угрожающие масштабы. Дело шло к июню, а дождей не было с прошлой осени, зимой же выпало совсем мало снега, хотя это была одна из самых холодных зим, какую помнили здешние старожилы. Один мой финский друг, потерявший все свое имущество, свою прекрасную родовую усадьбу вблизи Выборга, города, пришедшего в упадок в связи с чисто российской бесхозяйственностью и неумением поддерживать чистоту, — так вот, он рассказывал, что в ту зиму в Финляндии вымерзли все яблони, которых у него в хозяйстве были тысячи и которые он сам посадил. При этом он, как и все финны, жившие в отошедших теперь к России областях, потерял все, но больше всего сожалел о своих деревьях. Его жена умерла за год до начал войны. Тогда ее смерть совсем сломила его. Но теперь он был рад, что она не дожила до этого позорного мира, который Финляндия была вынуждена заключить с Россией.
V
КАЖДОЕ утро, раскрыв газеты и прочитав военные сводки, по дороге на утреннюю мессу в маленькую Доминиканскую часовню на улице Линнея, я размышляла об одном и том же: «Как хорошо, что Андерсу не довелось увидеть все это». Кто из нас мог представить себе, что Англия в течение многих недель будет вынуждена держать оборону, а Франция будет оккупирована? Меньше всего могли представить себе это мы, норвежцы, и мы заплатили дорогую цену за осознание того, насколько Англия оказалась не готова к сражениям в условиях Норвегии, насколько неподготовленными оказались молодые английские солдаты, потерявшие свои юные жизни в наших горах.
Андерс провел в Англии четыре года в качестве «aprentice»[31] на заводах Остина.[32] Одновременно он учился в техническом университете в Бирмингеме. Так же как и я, он очень полюбил Англию, Англия была самым дорогим его сердцу местом на земле после Норвегии. У него было множество приятелей среди английских рабочих и в литейном, и в кузнечном цехах, — повсюду, и он не уставал превозносить их за чувство такта, за мягкость и доброжелательную застенчивость; они как-то пытались найти оправдание даже для нацистской Германии: «Вероятно, мы обошлись с немцами слишком сурово в Первую мировую войну, ведь нельзя же бить лежачего». Их щеки пылали от смущения, когда они читали в газетах или слышали по радио об истерическом поклонении Гитлеру в Германии. Английские рабочие знали о сексуальных извращениях, которые встречались в определенных слоях английского общества и здоровый инстинкт подсказывал им, что истерическое поклонение Гитлеру, кроме всего прочего, имеет подоплеку, связанную с сексуальными извращениями, получившими, как они слышали, распространение в окопах Первой мировой войны. Один из рабочих Норфилда, как рассказывал Андерс, однажды вспыхнул и пробормотал: «I say, but they must be crazy, you know, — I think to have done something to help them before they got as cracked as all that» — «Они просто спятили. Мы должны как-то помочь им, пока они окончательно не свихнулись».
В Северной Норвегии в это время наша армия все еще продолжала сражаться плечом к плечу с англичанами, поляками и французскими «альпийскими охотниками», при этом, по выражению солдат, все они жили дружно, как «шотландское виски с содовой». К сожалению, поток неутешительных военных сводок продолжался: Голландия пала, Бельгия была вынуждена сдаться, а Франция? Нет, мы надеемся, что чудо спасет ее. «Sauvez, sauvez la France, au nom de SacrШ C ur», «Всевышний, Францию храни, во имя Иисусова сердца…», — пели мы в часовне Св. Доминика, когда служили заупокойную мессу в честь павших в боях норвежцев и французских солдат.
В это же время я получила известие, что Ханс, слава богу, вернулся домой в Лиллехаммер живой и невредимый, после того как наша армия в Южной Норвегии была вынуждена капитулировать. Теперь Ханс был в Осло, где он попытается оформить необходимые документы, чтобы присоединиться ко мне в Швеции. Я получила телеграмму от друзей из Америки с сообщением о предложении мне выступать там с газетными статьями, а также осуществить лекционное турне, о чем со мной был предварительно, еще зимой, заключен контракт. Но я не могла ни о чем думать, прежде чем мой сын не выберется из оккупированной немцами страны. Мы уже наслышались об умении нацистов использовать заложников.
Таким образом, я постоянно находилась в ожидании вестей от Ханса, и поскольку у меня было свободное время, Ингве и Алиса предложили мне посетить усадьбу Линнея, расположенную в окрестностях Упсалы. Среди моих творческих замыслов, к осуществлению которых я приступила еще будучи в Норвегии, был и замысел написать популярную биографию Карла фон Линнея, ведь таковой на норвежском языке до сих пор не было. Тем более что лично для меня Линней, со времен моей ранней юности, всегда был в каком-то смысле священной фигурой. Меня навсегда покорили та особенная трепетность и радость творческого порыва, которые я неизменно ощущала в его книгах, посвященных путешествиям по Швеции, я была очарована его автобиографическими очерками; его сильная и чувствительная натура неизменно царила во всем многообразии написанного им. Его сочинение «Nemesis Divina»,[33] автобиографические заметки, которые он написал для своего сына и которые отмечены предчувствием смерти, сыграли особенную роль в моей жизни. Он был сыном бедного священника в эпоху заката Великой Швеции, в то время, когда шведская армия под предводительством короля Карла XII воевала в чужих землях, вдали от родины, а в самой Швеции старики, женщины и дети терпели нужду и лишения. Carl Linnaeus совсем по-иному прославил свою страну, он превознес ее своими открытиями в области науки о природе. Ему в большей степени, нежели кому-либо из соотечественников, удалось достичь материального успеха. Тот факт, что ему было пожаловано дворянство, отнюдь не вызывает удивления: по меньшей мере половина списка шведских или финских дворян состоит из людей, удостоенных этой чести за ратные подвиги, научные открытия, административную деятельность или художественное творчество. Личное благосостояние не сделало его ни оптимистом, ни пессимистом. Ведь барон фон Линней не сомневался в том, что Всевышний управляет миром твердой и справедливой рукой и что рано или поздно возмездие настигает каждого, допустившего предательство или несправедливость: «De overvunna ha vapen qvar, De appelera til Gud». «Когда побежденные складывают оружие, они выполняют божью волю».
32
Остин — известная в свое время в Англии автомобильная марка по имени владельца этих предприятий.