К счастью, в корзине для бумаг нашлось кое-что еще; подсказки — не более того, но все-таки важные. Что они подсказывали, о чем говорили, эти смятые и порванные клочки — листок папиросной бумаги с шестью словами на иврите и голубовато-зеленый конверт со штемпелем Хайфы? Об угрозах жизни де Вриндта, о предостережениях. Угрозы вряд ли много значат, угрожать мог кто угодно. Предостерегать мог только знающий. Эта записка из Хайфы — скорее предостережение? Но ведь она стала важна лишь после преступления? Эрмин признался себе, что тем самым вопрос вчерашнего вечера поднялся на совсем другой уровень, что Иванов, пожалуй, все-таки оказался пророком. Если следовать предостережению, то придется допустить, что де Вриндта убил еврей. Тогда он имеет дело с политическим убийством, последствия которого предугадать невозможно. Здесь как в шахматах: ввиду убийства противника, готового пойти на соглашение, арабы возьмут очень резкий тон, и будут правы. Сионисты начнут с возмущением отметать упрек, что они терпят в своих рядах убийцу. И как козырь могут выдвинуть аргумент, что до сих пор полиция искала только арабский след. Тем самым для него, Эрмина, возникнет политическая необходимость раскрыть причины своих подозрений против Мансура, а стало быть, предать огласке частную жизнь друга, уничтожить память о нем. Обвинения такого рода, бездоказательно направленные против одного из влиятельнейших семейств города, могут стать искрой — все полыхнет как порох, а пороха тут, черт побери, полно, если можно так выразиться, и в атмосфере, и между людьми.
Каким глубоким безмолвием полна квартира! Как аккуратно она выглядит! Его друг де Вриндт был до крайности чистоплотен. Был! Страшно — как быстро он привык к прошедшему времени касательно человека, который стал холодной плотью и невесть куда улетевшей душой меньше суток назад. Господи! Господи!
Эрмин был из тех, чья боль проявляется в настороженном нетерпении. Они нервозны, как царственные животные, и ждут лишь случая нанести могучий удар — все равно кому. На листке календаря он нашел ожидаемую пометку: в половине шестого — урок С. Значит, Сауд придет. От него он сразу узнает, ведет ли арабский след в тупик. Вопрос: в состоянии ли Мансур поручить месть другим людям? Ведь сам он не просто присутствовал на вчерашнем собрании, но с восьми часов сидел на возвышении в президиуме, у всех на глазах. Надо надеяться, официально еще никто в доме Джеллаби не побывал — ни Иванов, ни кто-нибудь другой из агентов. Газеты выйдут только вечером, точнее, под вечер. Если мальчик придет в половине шестого, то будет еще в неведении; если узнает о случившемся по дороге, например ненароком услышит от людей, то прибежит раньше, или просто придет, или не явится вообще. Может, найдется завещание, написанное после первых угроз; если нет — бедный парнишка! Тогда наследство де Вриндта отправится морем в Голландию, и единственный человек, которого он любил, останется ни с чем. Такое случается постоянно; не помешало бы все-таки держать «последнюю волю» наготове в ящике стола.
Эрмин пообедал в своем клубе, дома немного вздремнул, выпил кофе и около половины пятого вернулся в безмолвную квартиру. К отъезду в Хайфу все было готово; один из чиновников округа Нижняя Галилея вызвался предоставить ему жилье и ванную.
Без малого в половине шестого раздался звонок в дверь.
Эрмин вышел в переднюю, стал так, чтобы, открывая, остаться невидимым, впустил мальчика. Запер за ним дверь.
Сауд узнал его, несмотря на сумрак в коридоре.
— Сидна[43] Эрмин? Что случилось с Отцом Книг? Разве он с вами не вернулся?
— Сначала пройдем в комнаты! — Эрмин сел спиной к окну, рассматривая свежее, простодушное лицо, красивый овал, слегка капризные губы, красивые продолговатые глаза. Бедный парнишка, подумал он, ну держись.
— Да нет, — сказал он, — наш доктор де Вриндт вернулся, но вчера ночью… — В голове мелькнуло: как бы выразиться помягче. — Его застрелили…
В этот миг мальчик Сауд ибн Абдаллах эль-Джеллаби доказал, что обладает всеми задатками настоящего мужчины. Он не сказал ни слова, не заплакал. Только побледнел, лицо стало изжелта-серым, глаза в темных тенях, руки повисли, рот слегка приоткрылся.
— Да, — продолжал Эрмин, — дело плохо, нашего друга больше нет, нам остается только отомстить за него.
Мальчик беззвучно шевельнул губами. Смотрел в рухнувшую жизнь. Вот только что автомобиль его юности весело катил вперед, и вдруг дорога оборвалась, асфальтовое покрытие с кабелями и трубами повисло над пропастью.