— Там… там… — только и смогла вымолвить и повалилась на стул.
Татка испугалась одного моего вида. Схватила за локти, стала трясти:
— Что? Что? Говори, что случилось!
— Немцы!..
Сережа обхватил мою голову, прижал к животу, а на меня вдруг напал истерический смех — я услышала, как у него там бурчит, он же с утра ничего не ел.
— Спокойно, спокойно, — прижимал меня Сережа, — ну, немцы, ну, заняли Париж. Этого следовало ожидать. Да перестань хихикать как ненормальная!
— Явились, — сухо вымолвила тятя Ляля.
Она, словно ничего не происходит, спокойно чистила картошку. В этом была явная нарочитость, видимо, она пересиливала себя.
— Лучше пойди, посмотри, кто там сидит, — показала она кончиком ножа в сторону маминой комнаты.
Я бросилась к маме, ожидая почему-то увидеть Петю. Но возле ее кровати, живой и невредимый, только смертельно усталый, сидел Саша.
Ничего сверхъестественного ни с ним, ни с его клиентами не случилось. Он довез их до места, порожняком отправился обратно и застрял километрах в тридцати от Парижа, попав в толпы беженцев. Сутки не мог сдвинуться с места. Загнал такси в небольшой лесок, сидел и ждал, когда схлынет скопление людей на шоссе, и молил Бога, чтобы мы не поддались панике и не ринулись вместе со всеми.
Сегодня утром он въехал в Париж, никаких немцев не встретил, и вот, будто никакой разлуки не было, сидел возле мамы и непроизвольно прислушивался к возне на кухне. У него целые сутки не было маковой росинки во рту.
А тетя Ляля чистила последнюю картошку. Мы не сделали никаких запасов, даже не подумали об этом. Впрочем, если бы даже и подумали, запасаться продуктами впрок было не на что. Теперь Саша привез деньги, но опоздал. Магазины закрылись.
После завтрака сели думать, как жить дальше при немцах.
— А вдруг они придут нас убивать? — спрашивала Татка.
Саша разбивал ладонью возле лица сигаретный дым, морщился:
— Глупости, никого они просто так убивать не придут.
Шли дни. Нас никто не беспокоил, никто не приходил ни убивать, ни насиловать. Постепенно мы свыклись с присутствием немцев в Париже. Еда кончилась. Первое время выручало молоко от мадам Ренот и бабушкина овсянка. Потом молоко перестали привозить. Со слезами на глазах мадам Ренот закрыла лавочку и ушла домой. Все остальные магазины были по-прежнему закрыты, на улицах пусто, только шастали голодные кошки с втянутыми животами. Но пустить кошек в рацион еще никому не приходило в голову. Сережа и Саша решили однажды проникнуть в центр. Вернулись ни с чем и страшно подавленные. Они не встретили ни одного француза, по мертвому городу разгуливали лишь немцы.
— И как? — широко открывая глаза, спрашивала Татка.
— Что — как?
— Ну, как они реагировали на ваше появление?
Саша пожал плечами.
— Никак.
— И вас нигде не остановили, не потребовали документы?
— Нет.
— Странно, — пожала плечами Татка.
На следующий день миролюбивое настроение немцев еще раз подтвердилось. К нам поднялась консьержка и радостно сообщила:
— Друзья мои, там, на углу, на соседней улице, немцы раздают бесплатный суп.
— Не может быть!
— Да, да, я сама только оттуда. Очень вкусный суп. Берите кастрюльки и бегите. Это совсем близко, за углом.
Похватали мы с Таткой молочники и кастрюли и бегом. Не подумали даже, как мы все это будем тащить обратно.
На углу стояла грузовая машина. В широком кузове с низкими бортами — огромные бидоны. Вдоль машины небольшая очередь, человек десять, с котелками, молочниками и кастрюлями. В подставляемую посуду немец наливал поварешкой густой дымящийся суп. Немец (и нас это больше всего поразило) был веселый, приветливый, бодро кивал каждому, балагурил, покрикивал:
— Айн-топф! Айн-топф! Гут! Гут!
Очередь смотрела хмуро, на шутки не отвечала. Получив еду, люди молча отходили, лишь некоторые кивали немцу, но как-то неопределенно. Не то благодарили, не то соглашались, что «айн-топф» и в самом деле «гут».
В супе было много чего намешано. Горох, фасоль, морковка, картошка, кусочки колбасы, грудинки. Наливал немец щедро, полные кастрюльки. Татка во все глаза смотрела на немца, я брала у нее наполненные молочники и уносила в сторону. Ставила прямо на тротуар.
— А как мы все это потащим? — подошла она ко мне.