Это началось дальше. Опущенные гофрированные жалюзи на витринах вздуты, как огромные животы, тротуары усеяны битым стеклом. Переливаются, сверкают на солнце осколки. Но разрушений нет. Пока нет. Хряп, хряп — хрустит под ногами.
Сворачиваем на нашу улицу. Она бесконечна. А вот и первые разрушения. Снаряд угодил в наш любимый кинотеатр. Останавливаюсь, смотрю на развороченные кресла, зияющее вместо крыши небо и целехонький, совершенно неуместный среди битого кирпича и дыма, экран.
Идем дальше. Вдруг Сережа забегает вперед и становится у меня на дороге. Я тянусь поверх его плеча, но ничего не вижу. Вернее, вижу издали верхушки платанов, что растут в пассаже между теткиным и маминым домом. Но одного не могу понять. Раньше их не было видно, а теперь видно. Мамин дом высокий, семиэтажный, платаны никогда из-за него не выглядывали, да еще так, чтобы до половины. Не могли же они вырасти за неделю. Но сознание уже сработало, уже дошло. Это разрушен мамин дом!
— Мама! — кричу я. — Мама! — и рвусь из Сережиных рук.
У него зрачки — точки. Он ни слова не может вымолвить. Тащит меня к скамейке на бульваре, усаживает силком, но я сопротивляюсь, рвусь неизвестно куда.
— Наташа! Наташа! — трясет он меня, чтобы я опомнилась. — Что ты? Что ты? Мамы там нет! Мама давно умерла.
И пелена минутного сумасшествия отступает. Да, мама умерла. Полтора года назад мы тихо схоронили ее на кладбище в Бианкуре, и когда шли обратно по главной аллее мимо мраморных ангелов и пышно цветущих хризантем, я подняла голову и посмотрела на окно нашей бывшей квартиры в отеле «Гортензия». Показалось, будто за стеклом кто-то стоит. Там и вправду кто-то стоял. Окно открылось, чья-то рука встряхнула над улицей белую салфетку. Обозначилось светлое пятно лица. Но это была другая женщина.
Сережин голос заставил меня очнуться.
— Ты можешь идти дальше?
Я поднялась. Мы пришли к дому и увидели груды развалин. Одну половину дома будто срезало, и лестница висела сама по себе. Стояли машины с красными крестами, среди руин копошились люди, кого-то несли на носилках. Я хотела спросить — кого? Но Сережа быстро провел меня в пассаж. Там, целехонький, стоял теткин дом. Только стекла из всех окон повылетали.
Лифт не работал. Мы поднялись и нашли всех живыми и здоровыми. В самом начале тревоги они успели спуститься в убежище и просидели там до утра.
Так англичане разбомбили заводы Рено, полным ходом работавшие на немцев. Так они испортили им какой-то праздник. Но заводы со всех сторон были окружены жилыми домами. Многие из них были разрушены, погибло много людей. А я во второй раз пережила мамину смерть.
11
Выход найден. — «Кролики». — Иду рожать. — Прощание с Милей
Подобрав подол рясы, чтобы не оступиться на лестнице, матушка спускалась вниз. Сердитая, с поджатыми губами. Мы с Сережей поднимались навстречу, на третий этаж. На середине пролета матушка остановилась, обернулась к стоящим наверху с виноватыми лицами отцу Дмитрию, Юре и Софочке.
— Это нехорошо. Это неправильно. Это… нельзя так!
Расстроенный Юра прижимал руки к груди:
— Но, мама, что мы можем сделать?
— Вы умные — думайте. На то голова.
И побежала дальше с ворчанием: «Что мы можем сделать?» На нас она даже не глянула. Мы поднялись, Сережа спросил, что происходит. Юра безнадежно махнул рукой, Софочка заплакала.
— Ах, вы не знаете… Это такой ужас! Этих несчастных людей начали вывозить в Германию. Грузят в товарные вагоны, как скот, и везут. Господи, за что нам, евреям, такая мука!
Софочка была православная еврейка.
Отец Дмитрий молчал, уставившись в пол. Сердито поглядывая на нас, заговорил Юра.
— Мама считает себя всесильной. Хочет помешать немцам. Но какие у нас возможности? Что мы можем сделать?
— Что можно — делаем, — перебил отец Дмитрий.
Мы с Сережей знали, что матушка и отец Дмитрий помогали переправлять людей в свободную зону.
— Бедные, бедные люди, — понурая, печальная, приговаривала, ни к кому не обращаясь, Софочка, — вот уж поистине — гонимые, — и пошла вниз следом за убежавшей матушкой.
— Софья Вениаминовна, — спросил Сережа, — а вас не тревожат?
— Так я же крещеная.
Юра и отец Дмитрий переглянулись. Строгий и сосредоточенный, отец Дмитрий тоже начал спускаться, а Юра смотрел ему вслед. Он даже забыл откинуть падавшую на лоб прядь светло-русых волос. И вдруг сорвался с места, побежал догонять, прыгая через две ступеньки.
— Осторожно, Юра! — страдальчески вскричала Софочка и засеменила следом.