Как только она четко выразила свое затруднение в этом простом вопросе, отстраненный интеллект принялся за академическую задачу и дал ответ: «Потому что как бы ты это ни сформулировала, ты чудовищно ранишь его самолюбие».
Ответ правильный.
В сухом остатке ей нужно было сказать следующее: ваш племянник вел себя глупо и бесчестно, и я это знаю; он плохо ладит с родителями, и это я тоже знаю; он посвятил меня в свои секреты, и в ваши тоже, на что я не имела никакого права; я узнала много такого, о чем вы не хотели бы мне говорить, и вы не можете ничего с этим поделать. На самом деле впервые со дня их знакомства перевес был на ее стороне, и она могла бы, если б захотела, ткнуть его аристократическим носом в грязь. Она ждала этой возможности пять лет, и теперь странно было бы ею не воспользоваться.
Медленно, тщательно подбирая слова, она принялась сочинять черновик № 5.
Дорогой Питер,
Не знаю, известно ли Вам, что Ваш племянник лежит в лазарете после довольно тяжелой автомобильной аварии. У него вывихнуто правое плечо и глубокие порезы на голове, но он поправляется, и можно считать, ему очень повезло, что он вообще остался жив. По всей видимости, его швырнуло на телеграфный столб. Подробностей я не знаю, возможно, Вам уже написали его родители. Я случайно познакомилась с ним несколько дней назад и случайно узнала об аварии, когда сегодня пришла к нему в гости в колледж.
Пока неплохо. Теперь к самому трудному.
Один его глаз под повязкой, другой заплыл, поэтому он попросил меня прочитать ему Ваше письмо, посланное из Рима. (Пожалуйста, не думайте, что его зрение пострадало, я спросила сестру — там только синяки и порезы.) Письмо прочитать было больше некому, так как его родители сегодня уехали из Оксфорда. Поскольку ему сейчас трудно писать, он просил переслать Вам приложенную записку и сказать, что очень благодарен Вам и просит прощения. Он ценит Ваше доверие и выполнит все в точности так, как Вы сказали, как только достаточно окрепнет.
Она надеялась, что не написала ничего обидного. Она начала было писать «честно выполнит» и зачеркнула первое слово: говорить о честности значило бы подразумевать обратное. Все ее чувства обострились, словно обнажился нерв, реагирующий на малейший оскорбительный намек в ее собственных словах.
Я пробыла у него недолго, поскольку чувствовал он себя неважно, но меня заверили, что он поправляется. Он настоял на том, чтобы самостоятельно написать Вам записку, хотя мне, наверное, следовало этому воспрепятствовать. Я обязательно навещу его еще раз перед отъездом из Оксфорда — исключительно для собственного удовольствия, поскольку он совершенно очарователен. Надеюсь, Вы не против, что я это говорю, хотя Вы и сами знаете.
Ваша
Сколько усилий я на это потратила, подумала Гарриет, внимательно перечитывая письмо. Если верить мисс де Вайн, то можно подумать… чертовы студентки! Кто поверит, что простое письмо можно сочинять два часа?
Она решительно вложила письмо в конверт, надписала адрес и наклеила марку. Невиданное дело, чтобы кто-нибудь опять вскрыл конверт после того, как наклеил на него марку за два с половиной пенса! Дело сделано! Теперь она на пару часов всецело посвятит себя Шеридану Ле Фаню.
Гарриет увлеченно работала до половины десятого. Шум в коридоре затих, строчки легко ложились на страницу. Время от времени она поднимала глаза от работы, подбирая слово, и видела в окно свет в Берли и в Елизаветинском здании напротив через двор. Многие из этих огоньков наверняка освещают веселые сборища, например в Пристройке. Другие помогают людям, которые, как она сама, заняты погоней за ускользающим знанием, наносят на бумагу чернила, то и дело колеблются, подбирая слово. Она чувствовала себя живой частицей сообщества, объединенного одной целью. «Описывая сверхъестественное, — писала Гарриет, — Уилки Коллинз всегда страдал от рокового зуда все объяснять…» Можно ли сказать «зуд объяснять»? А почему нет? Пока оставлю. «Его юридическое образование…» Черт, слишком длинно! «…страдал от роковой привычки все объяснять, свойственной юристам. Его видения и привидения…» Нет, какой-то натужный юмор… «Его ночные фантазии и видения аккуратно подбирают полы своих белых одежд и не оставляют никаких неразвязанных узелков, которые могли бы потревожить читателя. В то время как в Ле Фаню мы находим прирожденного мастера… прирожденного мастера… прирожденного мастера зловещей загадки, чье мастерство дано самой природой. Если сравнить…»