Уж не знаю почему, но ход с лошадкой оказался крайне удачен. Видать, для этих ребят их животины, таскающие грузы и хозяйские задницы, значили чуточку больше, чем просто живые механизмы для переноски тяжестей. И то, что я проявил к лошадке жалость и сочувствие, прибавило мне очков в глазах сослуживцев. Так что на обеденном привале мы уже общались вполне по-дружески, без прежнего холодка и насторожённости.
Ну как общались? Пытались общаться. Они со мной говорили, а я по-прежнему бекал-мекал, переспрашивал по двадцать раз и мучительно подбирал слова для ответов. И тут уже дело было вовсе не в актёрстве и хитрой стратегии, просто реальная речь этих людей и тот «классический имперский», которому учили меня, разнились довольно сильно. Мужики в караване ботали на какой-то своей фене, в которой я уверенно понимал дай бог каждое пятое слово. Впрочем, иногда это приносило и определённую пользу. Начав разговаривать со мной, как с лошадью или собакой — то есть, существом хоть и одушевлённым, но лишённым речи, мужики порой позволяли себе чуть больше откровенности, чем если бы думали, что я их хорошо понимаю. А я, хоть и улавливал меньше половины, однако интуитивно заполнял лакуны, умудряясь быть в курсе смысла беседы. Все-таки, определённая способность к языкам у меня была всегда, да и язык тела читать нас тоже учили на соответствующих курсах.
— Лихо ты драться навострился. А мы, признаться, поначалу-то хотели тебя того… Скоро в городишке одном будем, а там у нашего оу Моовига есть выходы на лихих ребят. Тебя в колодки, а там в лес куда-нибудь запродать — самое милое дело. Прибыток не велик, да копеечка к копеечке, глядишь — а уж и капитал… Но Миишь на тебя в деле посмотрел и решил, что такого шустрого малого в плену держать — проблем не оберёшься, зато на свободе хороший боец нам и самим пригодится. А то ведь у нас этот поход не дюже счастливый выпал. Не только лошадки овсом поганым потравились — двое охранников и трое погонщиков померли. Пыльца забвения им хреновая попалась, а может лишнего перебрали, вот они и того… Мучились — жуткое дело. Пену изо рта пускали, в судорогах бились. Двое сами померли, а троих добить пришлось. А жаль, хорошие ребята были. Так что люди надёжные нам нужны. С погонщиками-то ещё куда ни шло — вслед за караваном верблюда гнать, а на стоянках его разгрузить-обиходить в этих краях любой мальчишка может. А вот хороший охранник, да чтоб ему спину в бою доверить можно было, это товар штучный. Вот ты, к примеру, где так драться выучился? Да понятно, что «моя воин хорошо», где служил-то, говорю? «…Бе-ме…». Тьфу. Чурка ты, Иигрь, безъязыкая!
— Да ты ему помедленнее говори, вишь, как он глазами лупает. Дурак дураком!
— Дурак-то дурак, да не больно так, — вступает в беседу наш сержант Шоорг. — Видал, как он в дозоре глазами по траве и окрестностям шарит? Сразу видно, что не в первой ему караваны охранять. Да и походка евоная… Не солдатская это ухватка. Солдат, он ноги в землю вбивает, начальство радуя, а этот — будто скользит. Такому у нас зуурские егеря, а в этих краях разве только что пограничные стражники обучены.
— Хм… А ить он же, считай, с полудня на своих ногах бежал, да и мушкет, как ты советовал, на седло не повесил, так в руках и таскал, и даже не споткнулся ни разу. А ведь и на лошадке ладно сидел, жопу себе не натёр, значит, не простая он пехота.
— А обувку ты его видал? Уж больно чудная. Слышь, Иигрь, что это у тебя за боты такие непонятные? Боты, говорю! Вот эти вот, которые на ногах? Брцы-мрци… Надо его языку обучать, а то так ничего и не вызнаем, что нам Миишь велел.
— Гы. А куртка евоная и штаны тебя не удивляют? Ты такие раньше где-нибудь видел?
— А плащ-то, однако, да перевязь с ремнём — лесная работа! Видать, из тех краёв он.