— Думаю, это и есть подлинная Казанская икона Божьей Матери.
— Но, позвольте, как же это возможно! Она же пропала, ее так и не нашли!
— Икона Чудотворная… Может, это и есть самое настоящее чудо, и после всего того, что с ней произошло, она осталась с нами.
— Где же она была все это время?
— Мне тоже хотелось бы это знать, — в задумчивости протянул Павел Глебович. — Надеюсь выяснить это в самое ближайшее время.
— Как она к вам попала?
— Давайте пропустим подробности. Мне бы хотелось поговорить с вами о главном…
— И о чем же? — обескураженно спросил Краузе.
Неожиданно улыбнувшись, Павел Глебович произнес:
— Не нужно столько эмоций. Я иногда думаю, что в вас больше русского, чем немецкого. Ведь пруссаки, в отличие от нас, куда более сдержанны.
— Возможно, — буркнул Краузе. — Вот только я считаю себя русским. Все мои предки, до седьмого колена, родились в России. А фамилия… Она мало что значит. Досталась мне в наследство от предков… Так о чем бы вы хотели со мной поговорить?
— Я бы хотел вам предложить продать эту икону.
— Что?! — невольно выдохнул Модест Германович.
— Вы не ослышались. Нет смысла возвращать икону России. Не известно, как с ней могут распорядиться. А тот, кто ее купит… за большие деньги… будет относиться к ней куда более бережно, чем те, кому она достанется бесплатно.
— Кажется, я вас понимаю… Возможно, в ваших словах есть сермяжная правда. И сколько вы за нее хотите получить?
— Не тот случай, чтобы я вам назначал цену. Дайте мне столько, сколько посчитаете нужным.
Ювелир понимающе кивнул.
— Как раз сегодня я совершил очень выгодную сделку… Одна молодая пара купила четыре золоченые чашки и два блюдечка из посуды Николая II. Вы как-то обмолвились, что вскоре наступят времена, когда пролетариат захочет потчеваться из царской посуды. Похоже, эти времена пришли раньше, чем думалось… А я еще имел тогда глупость сомневаться.
Модест Краузе подошел к несгораемому шкафу, бестактно выпиравшему бронированными углами из угла кабинета, немного поковырялся в замке длинным ключом и вытащил картонную коробку. Поставив ее на стол, он сказал:
— Здесь три тысячи фунтов стерлингов. Это очень большие деньги.
— Мне это известно, — ответил Павел Глебович, забирая коробку.
— У меня к вам просьба. Не сочтите это за бестактность.
— Слушаю вас.
— Если вам удастся узнать, где все это время пропадала икона, расскажете мне об этом?
— Вы будете первым, кто это услышит.
Попрощавшись, Павел Глебович вышел за дверь.
Глава 4
Мнимый расстрел
Более удачного названия, чем «Кресты», для столь мрачной тюрьмы было трудно придумать. На территории, где с размахом мог бы раскинуться парк, — с аллеями, скверами, фонтанами, клумбами, многочисленными насаждениями, цветочными оранжереями, была возведена огромная тюрьма, затмевающая своим масштабом все, что в Российской империи строилось до нее. Восемь пятиэтажных строений образовывали два огромных креста (соединенные между собой административным зданием), которые стали называться тюремными корпусами, над одним из которых высился пятиглавый храм Святого Александра Невского.
Кроме корпусов на территории тюрьмы были построены служебные помещения, больница, инфекционный барак, ледник, морг, а также мастерская кузнеца. Если в прежние времена каждая камера была рассчитана на одного-двух человек, то после семнадцатого года в каждую из них начали сажать не менее десятка заключенных. Зрелище было скверное, но узникам не приходилось выбирать.
Георгия Починкова посадили в переполненную камеру, в которой находились чиновники среднего ранга, работавшие во Временном правительстве, и несколько эсеров, обвиненных в заговоре. Позабыв про прежние разногласия, они вполне мирно общались и даже спорили на политические темы, но как-то без особой остроты, которая могла бы иметь место за пределами тюрьмы. Каждый понимал, что теперь им особенно нечего делить.
Разговоры обычно затевал куртуазный мужчина лет пятидесяти пяти с изысканными манерами, которые в тюремных стенах выглядели весьма неуместными и смешными. Не обращая внимания на кривые улыбки сокамерников, он продолжал в своей манере делиться впечатлениями, полученными в застенках. В «Крестах», в отличие от большинства присутствующих, он уже сидел полтора года, являлся самым настоящим старожилом, и ему было что поведать своим сокамерникам.