— Слава Богу, обошлось без жертв. Нет ни раненых, ни убитых.
Охрана, красной кожаной стеной отделявшая наркома от остальных командиров, бдительно посматривала по сторонам.
Лев Троцкий посмотрел на торчавшие неподалеку кусты, сквозь которые просматривалось сельское кладбище с почерневшими от времени крестами с поржавевшими табличками, и, чуть закинув голову назад, с вызовом глянул на коменданта. Тот в ответ немигающими глазами уставился на наркома, мысленно проклиная свой двухметровый рост. Очки на суховатом лице Троцкого зловеще блеснули:
— Отсутствие раненых и убитых означает одно… Что вы покинули Казань без боя!
— Товарищ нарком, мы пробивались через батальон, грамотно защищались. Это подтвердит кто угодно…
— Или почти без боя, — прервал Троцкий. — Вы должны были умереть во имя мировой революции!
— Товарищ Троцкий, я сделал все возможное, чтобы сберечь людей. Это были в основном рабочие, которые никогда прежде не держали в руках оружие, их смерть не принесла бы пользы нашей революции. Важно другое: обучить их, а потом идти с ними в бой!
Вы отстраняетесь от должности коменданта бронепоезда и пойдете рядовым в пехоту!
Плечи Попова снова судорожно поднялись, отчего он стал казаться еще выше, в линзах наркомовских очков он увидел свое отражение:
— Для меня это не наказание, а награда. Я готов служить в Красной армии и рядовым. Разрешите идти?
— Ступайте.
Четко развернувшись, комендант бронепоезда строевым шагом отошел от наркома.
Следующим докладчиком был латыш по фамилии Озол — председатель полкового комитета 4-го Латышского советского полка. Невысокий, кряжистый, как столетний дуб, с грубоватым деревенским лицом и крепкими крестьянскими ладонями, он, не заботясь о строевой выправке и отринув должный пиетет, принялся как равному рассказывать Троцкому, что его полк устал от военных действий и солдатам требуется немедленная замена, что они должны отдохнуть и восстановить силы. Стараясь поймать взгляд наркома, председатель полкового комитета говорил с большим жаром:
— Товарищ нарком, говорю вам со всей большевистской прямотой, если вы нам откажете в нашем законном праве провести ротацию уставших революционных солдат, то мы покинем свои боевые позиции, что приведет к гибельным последствиям для Восточного фронта.
Приподняв волевой раздвоенный подбородок, Озол терпеливо дожидался ответа от нахмурившегося наркома. Немного поодаль, за спинами людей в кожаных куртках, стоял весь полковой комитет. Костлявое лицо Льва Троцкого напряглось, темные глаза налились кровью, кожа на скулах натянулась и словно была готова треснуть по морщинам.
— Арестовать предателя революции! — приказал Троцкий. — Под трибунал его!
Комиссары в кожанках немедленно бросились исполнять приказ: вывернув председателю полкового комитета руки, они без всякой жалости поволокли его в сторону каменного сарая, исполнявшего функции гауптвахты.
Повернувшись к собравшимся, Троцкий хорошо поставленным голосом заговорил с жаром:
— С этой минуты мы будем беспощадно и со всей революционной строгостью бороться с разного рода паникерами и трусами! Сегодня же будет издан приказ, что комиссары и командиры отрядов вправе расстреливать на месте каждого дезертира и труса! А теперь — разойтись! Командирам заняться боеготовностью красноармейцев.
Поезд, усиленный по правилам военного времени, сопровождали отряд латышских стрелков, моряки Балтийского флота, эскадрон кавалеристов, пулеметчиков и самокатчиков. В свою свиту Троцкий включил людей разных политических взглядов: комиссаров, подготовленных для агитационной работы, а также бывших царских генералов и старших офицеров, которым в ближайшие дни предстояло занять командные должности в Красной армии. Некоторые из «бывших» уже дважды изменили данной присяге, сначала — Николаю Второму, затем — Временному правительству, а потому не видели ничего дурного в том, чтобы послужить нарождающейся власти. Но были среди них и те, кто, оставаясь верным данной присяге, был призван на службу в Красную армию по принуждению.
Первое впечатление наркома Троцкого от Красной армии было обескураживающим, главный вывод был таков: эта рыхлая и пестро одетая людская масса без знаков различия не имеет никакого понятия о воинской дисциплине и — что хуже всего — совершенно не боеспособна!
И вот сейчас находящиеся здесь офицеры — такие разные по политическим взглядам, возрасту, званию — должны были готовиться к тому, чтобы победить в предстоящем сражении, прекрасно осознавая, что без них эта Рабоче-крестьянская армия обречена.