- Не так легко положить всему конец, - сказала она насмешливо, до в глазах ее была ласка.
- Надеюсь, что не легко, - отозвался я. - Нет, я не только надеюсь, я уверен.
- Верь в это всегда, - воскликнула она, кладя голову ко мне на плечо.
Мы оба смотрели в окно, небо еще больше помрачнело и надвинулось, и нам видны были только отражения комнатных ламп. Мы были в том восхитительном и обманчивом состоянии, которое приходит вместе с неосознанным желанием, и чувствовали это друг в друге.
- Не хочется даже шевелиться, - сказала она.
Через некоторое время, - быть может, прошло всего несколько секунд, она выпрямилась и взглянула на меня. У нее был спокойный и решительный вид человека, разрубившего запутанный узел. В бессонные ночи ей, как и мне, все казалось просто, но наступало утро, и узел оказывался все таким же запутанным. В тот вечер она наконец почувствовала, что решение найдено.
- Что бы мы ни сделали, легкого пути у нас не будет, верно? - спросила она.
- Да.
- Ведь легко не бывает, - продолжала она, - когда приходится решать судьбу стольких людей.
Я еще не нашел ответа, когда она повторила:
- Я обязана заботиться не только о нас с тобой, но и еще о двоих.
- Неужели ты думаешь, что я забыл о Джеффри и о ребенке?
- Ты же не хочешь, чтобы я их обидела. Для тебя я готова на все, я твоя, но их обидеть я не могу. - В ее глазах отражалась страстная любовь и непреклонность. Она сказала: - Вот что я вынуждена предложить. Нам придется все скрывать. Я никогда не думала, что пойду на это, но я сделаю это ради тебя, сделаю, потому что не могу без тебя. Будем скрывать, я расскажу только Элен, чтобы иметь возможность уходить из дому; правда, я не сумею бывать у тебя чаще, чем один-два раза в неделю, но зато мы будем по-настоящему счастливы. Это выручит нас. Мы сможем так жить всю жизнь и будем счастливее, чем большинство людей.
Краска на ее щеках, обычно бледных, взволновала меня. Я отошел к камину. Я смотрел на нее и чувствовал, что никогда еще меня не влекло к ней с такой силой. На меня нахлынули воспоминания о нашей близости, о словах, которые мы шептали друг другу; меня потрясла случайно пришедшая на память сцена, как я поднял ее, обнаженную, перед зеркалом, - сцена эта пришла из такой глубины, что стала почти осязаемой.
Я думал также о том, как идеально было бы иметь ее своей любовницей; эта связь вознаградила бы меня тайными радостями, о которых я мечтал, ничего от меня не требуя, и избавила бы от необходимости менять мою жизнь.
Такого соблазна я еще никогда не испытывал.
Потом я услышал свой голос, хриплый и резкий:
- Нет.
- Почему нет?
- Я хочу все или ничего.
- Как это может быть?
- Так должно быть.
- Ты хочешь слишком многого.
- Думала ли ты, - спросил я, - во что превратится для тебя тайная связь? Сначала в ней будет своя прелесть, конечно, будет, - ведь тот, кто живет без тайны, всегда жаждет секретов и риска. Но вскоре тебе это надоест, ты увидишь, что все это лишь нагромождение лжи. Станешь все больше и больше тяготиться этой связью, она начнет омрачать твои отношения с другими людьми. Ты не привыкла обманывать. И поэтому не сможешь вести себя так, как тебе бы хотелось...
- Боюсь, ты прав, - сказала она. - Но если это избавит от боли других, то неужели я не сумею выдержать?
Стиснув рукой каминную доску, я ответил как мог просто:
- Меня не избавит.
- Этого я боялась.
- Я говорю не о ревности, а о том, чего лишаюсь. Если я соглашусь на твои условия, я потеряю то, чего больше всего хочу. Я сейчас думаю не о тебе, я думаю только о себе.
- Я рада, - сказала она.
- Я хочу, чтобы ты была со мной всегда. Я надеюсь, что мы будем счастливы, но поручиться за это не могу. Ведь ты знаешь лучше, чем кто-либо иной, что я не умею жить бок о бок с другим человеком. И если со мной не будет тебя, то не будет никого.
Она слушала меня, опустив голову и закрыв лицо руками; мне видны были только ее волосы.
- Я не должна отчаиваться, не должна, - наконец сказала она. - Но выхода я не вижу. - Она взглянула на меня ясными глазами и добавила: - Мне надо сказать тебе кое-что о Джеффри, хотя тебе это и не понравится.
- Говори, - отозвался я.
- Я не хочу делать из этого целую драму. Я очень хорошо отношусь к Джеффри, но меня не тянет к нему так, как к тебе. Я даже не уверена, очень ли я нужна ему...
- В чем же дело?
- Быть может, все и обойдется. Должна признаться, я на это надеялась. И продолжала: - Я его не знаю, да и никогда не знала так, как знаю тебя. Я не знаю, сильны ли его чувства. Вот восприятия у него сильны, он часто доволен собой, и его раздражают люди, которые не считают, как считает он, что жизнь проста.
Ей хотелось верить, что в этом можно найти оправдание. Она старательно гнала от себя сомнения. Ее слова, как и в прошлый раз, когда мы тайно встретились в кафе, были честны. Но как и в тот раз, она - да и я тоже сознавали, что это только слова. Она хотела верить, что не очень нужна ему. Я тоже хотел этому верить.
- Он всегда и во всем был ко мне предельно чуток и внимателен, - вдруг громко заговорила она. - Мне совершенно не в чем его упрекнуть. Как же я могу подойти к нему и сказать: "Ты был добр ко мне, спасибо, но теперь я ухожу от тебя, хотя и не могу объяснить почему".
- Я готов поговорить с ним, - сказал я.
- Ни за что, - пылко возразила она. - Я не хочу быть предметом обсуждения.
На мгновение гнев, нет, нечто более глубокое, чем гнев, блеснуло в ее глазах. Она улыбнулась мне.
- Прости, - сказала она. - Мне бы хотелось сердиться на него, а я злюсь на тебя. Ну а насчет того, чтобы обсудить меня, - добавила она, - то он, возможно, и не стал бы возражать, даже счел бы это, пожалуй, признаком хорошего воспитания. Но мы с тобой недостаточно воспитаны для этого.
- Я сделаю все, чтобы он понял, - сказал я.
- Не надо.
- Значит, это сделаешь ты?
- После того, что я сказала, ты не должен просить меня.
Я стоял возле камина в ярко освещенной комнате, глядя на диван, где сидела она. Занавеси еще не были задернуты, над парком висело черное зимнее небо. Напряжение достигло такого предела, что его не в силах была разрядить никакая ласка.
- Ты думаешь, мне по душе, что вся тяжесть ложится на тебя? - спросил я.
- Я сделаю все, но не это.
- Другой возможности нет.
- Умоляю тебя, - сказала она, - давай попробуем по-моему.
Прошло немало времени, прежде чем в напряженной, звенящей тишине прозвучал мой ответ:
- Никогда.
43. ВИЗИТ ДОБРОЖЕЛАТЕЛЯ
На следующей неделе, когда я все еще пребывал в мучительной неизвестности, в кабинет вошла моя секретарша и доложила, что меня хочет видеть мистер Дэвидсон. Я поздоровался с ним, не выходя из-за стола - у меня в тот день было очень много работы, - и с тревогой ждал, что он заговорит о Маргарет, но этого не случилось.
Я не верил, что он заглянул ко мне только потому, что был в хорошем настроении и ему захотелось меня повидать.
- Я вам помешал? - спросил он с довольным смешком. - Нет, на этот вопрос невозможно ответить. Что сказать, когда у тебя завал работы, а какой-то осел нахально спрашивает, не мешает ли он тебе?
- Ничего, - ответил я. - Все это может подождать.
- Земля не остановится? - Задорным, мальчишеским движением он откинул со лба седую прядь. - Понимаете, мне необходимо перед кем-нибудь похвастаться. А в этом районе Лондона, кроме вас, нет никого, перед кем можно было бы как следует похвастаться, по крайней мере чтобы на некоторое время чувствовать себя удовлетворенным.
Он только что был в Атенеуме, где ему предложили почетное звание, правда, университет Сент-Эндрюс, а не его собственный.
- Между прочим, это весьма уважаемое заведение, - сказал Дэвидсон. Разумеется, присвоение звания ничуть не повлияет на всю мою деятельность. Если лет через двадцать несколько человек прочтут сочинения забытого всеми критика в области изобразительного искусства, то это случится вовсе не потому, что в свое время какому-то доброму джентльмену из академиков вздумалось увенчать его степенью доктора. По правде говоря, весьма сомнительно, что критик вообще заслуживает общественного признания. Сейчас критика слишком уж в моде, и работа критика слишком высоко оценивается. И все же, если критика вообще заслуживает уважения, то не вижу оснований, почему бы не оценить и мои заслуги.