— Только то, Алексей Владимирович, что надо бы нам об этом не понаслышке знать, а из первых уст.
— Каширина беспартийная, — быстро напомнил Неверов. — Ее мы не вправе на бюро вызывать.
— Значит, надо какую-нибудь другую форму найти. Нельзя же ее совсем обойти.
Редактора поддержал райпрокурор Нефедов:
— У нарсудьи Пономарева жена тоже беспартийная, а когда он от нее на левую ногу захромал, она и в райком и в обком ездила, полгода в приемных околачивалась. Меня тоже замучила, все требовала, чтобы я его к уголовной ответственности привлек. Это народного-то судью. — Нефедов обвел присутствующих округлившимися глазами — Если нельзя эту Каширину лично вызвать на бюро, то надо подобрать к ней какой-нибудь другой ключ. Встретиться с глазу на глаз, вызвать на откровенность.
При этих словах прокурора раздался откровенный смешок с того конца дивана, где сидел Неверов:
— Еще не родился тот человек, которому она бы открыла душу.
— Нет, Павел Иванович, не скажи. Она не всегда такая была, — возразила ему Короткова.
— Помню, как еще в бытность мою учителем, она всех делегатов райпартконференции заставила в лежку лежать, — подтвердил Прохоров. — Ты сам, Павел Иванович, до слез хохотал.
Короткова с затаенной горечью добавила:
— А плакать потом пришлось ей. С этого, может быть, все и началось.
Впервые все услышали, как шумно вздохнул в своем углу самый молчаливый из членов бюро директор винсовхоза Краснов:
— Ни за грош потеряли человека. Слава и гордость района была.
Райпрокурор Нефедов продолжал тянуть свою нить:
— Но в райком-то хоть жаловалась она?
При этих словах Короткова все так же затаенно-горько усмехнулась и переглянулась с Прохоровым, а Неверов снова иронически рассмеялся:
— Тебе, Андрей Иванович, должно быть, одних жалоб жены Пономарева мало.
— Нет, при моей памяти не жаловалась она, — твердо ответил прокурору Егоров и перевел взгляд на Неверова — Но и оснований для веселья, признаться, не вижу. Я бы оказал, что факт, всплывший сегодня на бюро, скорее печальный.
Багровея под его взглядом до корней своего седого ежика, Неверов достал платок и стал протирать им очки. Нефедов не унимался.
— В таком случае из райкома должен был к ней съездить кто-нибудь. Предлог всегда можно найти. Окажем, будучи в тех краях в командировке, попроситься на ночлег.
Короткова с явным осуждением посмотрела на прокурора и даже немного отодвинулась от него вместе со стулом:
— Как-то у тебя, Андрей Иванович, все легко получается. Всунул ключик в замок — и отомкнул. Как будто, извини меня, Каширина круглая дура. Надо сперва людей в районе узнать, а потом уже к ним свои прокурорские отмычки подбирать.
— Все равно никогда не соглашусь. Человек среди бела дня тонет, а мы стоим на берегу и ждем. И ты, Антонина Ивановна, оставь, пожалуйста, свои намеки при себе. Это, конечно, модно сейчас, но тебе не к лицу. Бросили человека на произвол судьбы. Никогда не соглашусь.
Настала очередь Коротковой покраснеть под взглядом Нефедова, и в серых сердитых глазах ее мелькнула растерянность. Подвинувшись вместе со стулом к ней поближе, Нефедов положил ей руку на плечо:
— Надеюсь, ты, Антонина Ивановна, не обиделась на меня? Теперь мы, как говорится, квиты.
Короткова сняла его руку со своего плеча:
— Мне, может быть, в первую очередь надо обижаться на себя.
— Но, согласись, что кто-нибудь из тех, кто ее лучше знает, обязан был к ней лично съездить, поговорить…
— Во всем этом, Андрей Иванович, разобраться не так-то просто.
Они переговаривались вполголоса, но до слуха Егорова последние слова Коротковой донеслись. Вставая, он опять положил на стол свою обожженную загаром руку — как припечатал к стеклу виноградный лист.
— Ну если для вас не просто, то я, как человек в районе сравнительно новый, и подавно не берусь. Откладываем до следующего бюро, время до отчетно-выборного собрания в колхозе Буденного еще есть. И для вас, товарищ Сухарев, эта неделя не должна пройти даром.
Прохоров с сомнением в голосе предложил:
— А не лучше ли нам, Алексей Владимирович, это дело кому-нибудь из более… — Он помедлил. — Из членов бюро поручить?
— Например?
— Например, той же Антонине Ивановне. Во-первых, ей это будет более удобно, как женщине. Во-вторых, — он повернулся к Сухареву, — ты не обижайся, Костя, но тебе еще не по возрасту такие дела. Ты у нас и неженатый еще.
— Я и не обижаюсь, Павел Иванович, а даже рад.
Егоров наклонил голову:
— Что ж, может, так и лучше. У меня возражений нет.
— Зато у меня, Алексей Владимирович, есть, — решительно заявила Короткова.
— Но, если Антонина Ивановна, как здесь говорили…
Короткова не дала ему кончить:
— Именно поэтому я и не могу согласиться. По той самой дружбе с Кашириной, на которую здесь Федоров намекал. Мы с ней действительно старые друзья, но что-то она меня к себе давно уже не зовет. Закрылась у себя на подворье, на яру, и сидит. Раньше я и без приглашения к ней заглядывала, как только еду мимо, так и подверну, а теперь не решаюсь. Было совсем уже направлюсь — и в последний момент трусливо проезжаю мимо. Боюсь, как бы она не подумала, что это я к ней из жалости. Я и сама всяких жалельщиков терпеть не могу, ну, а ее-то я, слава богу, знаю. Если догадается, что приехала по поручению райкома устраивать ее семейную жизнь, то, пожалуй, придется мне после этого навсегда к ней дорогу забыть. — И, вприщур поглядев в сторону яра из-под метелок своих обгоревших на солнце ресниц, Короткова повторила: — Я-то ее знаю. Если полюбит, то полюбит, а отвернет — так наотрез. А мне бы, Алексей Владимирович, ее дружбу не хотелось терять. Поздно уже новых друзей заводить.
— Ну что ж, видно, не миновать Сухареву доводить это дело до конца, — заключил Егоров. — Хоть он здесь и единственный неженатый среди нас. — И скупая улыбка впервые тронула его губы.
Задвигали стульями, затолпились у выхода члены бюро.
— Задала нам сегодня твоя Каширина жару, — пропуская Короткову в двери впереди себя, попенял Неверов.
— Почему же, Павел Иванович, моя, а ее твоя?
— Все-таки не скажи…
Уже у самого порога Короткову догнали слова Егорова:
— Вас, Антонина Ивановна, я попрошу остаться.
И после того уже, как остались они в опустевшем кабинете вдвоем, он пояснил:
— У меня, Антонина Ивановна, все время было такое ощущение, что вы чего-то недоговаривали, а вам есть что сказать.
— Есть такие вещи, Алексей Владимирович, о которых и язык не поворачивается говорить.
— Но все же мне одному вы могли бы рассказать?
— Только то, что я знаю. Но знаю я далеко не все.
На исходе дня, издали, на дымящемся заревном небе, Красный яр еще больше мог напомнить собой какую-то большую степную птицу, парившую над Задоньем на своих распростертых крыльях.
С наступлением весенних дней, когда подсыхали в степи дороги, Никитин все чаще сам садился за руль своей «Победы», давая шоферу отдых. Тот и рад был помочь дома жене по хозяйству: вскопать огород, поднять на опоры в саду виноградные лозы.
Привычку ездить быстро Никитин сохранил еще с фронта. Его крупные загорелые руки уверенно лежали на белой, как слоновая кость, баранке руля. Под весенним утренним солнцем все сверкали и отливало глянцем: и молодая темно-зеленая листва виноградных садов, и светло-зеленая, а с обратной стороны серебряная листва на тополях в пойменном лесу, и затерянная среди верб излучина старого Дона, и как будто плавающий в воздухе игрушечный куполок станичной церкви. Сверкали шиферные крыши разбросанных по лугу полевых станов, животноводческих ферм, как скирды сена, припорошенные снегом. Нельзя было и представить, чтобы где-нибудь еще могли быть столь же красивые места. Все так широко, округло, беспредельно!
По лицу своей невестки, которую Никитин подвозил по пути к школе или же вез из школы обратно домой, он видел, что и она не оставалась ко всему этому равнодушной. Но ему хотелось удостовериться: