– Что вы собираетесь предпринять, дорогой Папа?
– Это не имеет теперь значения, – с внезапной горечью проговорил Леопольд.
– Нет, имеет. Больше всего на свете ему нужно ваше благословение.
– Но что бы я ни советовал, он всегда поступает по-своему.
– И все-таки ваше согласие осчастливит Вольфганга.
Леопольд промучился всю неделю, не зная, на что решиться. Он смотрел на горы, окружающие Зальцбург – те самые, которые так ненавидел Вольфганг, – и вспоминал, как еще молодым человеком, в возрасте Вольфганга, только что принятый в зальцбургский придворный оркестр в качестве четвертой скрипки и еще не женатый, потому что не мог себе этого позволить, он мечтал выгравировать большими блестящими буквами на скале Унтерсберга ЛЕОПОЛЬД МОЦАРТ. Но время летело неумолимо, и вот уже тридцать девять лет он состоит в зальцбургской капелле и так до сих пор и не стал ее капельмейстером, а если о нем и вспомнят когда-нибудь, то только в связи с сыном. Да и будут ли вспоминать о самом Вольфганге, при всех его достоинствах, если он обвенчается с девицей Вебер? Леопольд старался уверить себя, что именно по этой причине он и противится женитьбе сына, а вовсе не из каких-либо личных соображений.
Не успел он опомниться, как наступило 1 августа, а на письмо Вольфганга он так еще и не ответил, не было больше писем и от сына, пришло только Andante Хаффнеровской симфонии и два менуэта, но ни последней части, ни марша или хотя бы объяснения по этому поводу Вольфганг не прислал. Совсем непонятно. Ведь сын всегда обсуждал с ним свои произведения.
Лишиться общения с сыном значило потерять все – жизнь станет пустой и никчемной. Но когда Леопольд сел писать о своем согласии, на сердце у него скребли кошки. Он всегда стремился быть честным с Вольфгангом, а теперь приходится лгать, благословлять то, к чему не лежит душа, во что не веришь. Леопольд остановился, не в силах продолжать, ему вспомнилась его давнишняя мечта.
С тех пор как умерла Анна Мария, Леопольд тайком откладывал деньги, чтобы купить фамильное место на кладбище св. Петра в Зальцбурге. Он мечтал перевезти прах жены из Парижа, хотя стоимость перевозки могла оказаться очень высокой. Интересно, выражала ли она Вольфгангу желание быть похороненной на этом кладбище, самом старом в Зальцбурге? Анна Мария так любила его при жизни. Он не раз представлял себе их четыре могилы: Леопольд, Анна Мария, Наннерль и Вольфганг Моцарты. Семья всегда должна быть вместе, говорила Анна Мария. А теперь эта мечта развеялась в прах, как и многие другие. Он потерпел неудачу, вся ого жизнь оказалась загубленной. Снова принимаясь за письмо, Леопольд уже не мог сдержать слез. В этот момент он чувствовал себя всеми покинутым, одиноким стариком.
Он так долго тянул со своим согласием, что не был уверен, поспеет ли оно к сроку. Господи! Как ему тяжко без Анны Марии!
В день свадьбы Вольфганг сидел в своей новой квартире па Хохбрюке и ждал приезда Папы и Наннерль. Они сделают сюрприз и появятся в последний момент, утешал он себя, не в силах допустить мысль, чтобы самые близкие ему люди не присутствовали на его свадьбе. Неужели они способны на такую жестокость? Но из дому вестей не приходило, даже па последнее письмо Папа не ответил.
Наступил полдень, приближался час венчания. Вольфганг Польше не мог ждать. Последний раз он окинул взглядом новую квартиру – хорошо, если бы она понравилась Констанце. Без нее здесь так одиноко и неуютно. Пока шли приготовления к свадьбе, Констанца жила у матери, и он снял эту квартиру па время, чтобы, поженившись, им не пришлось просить пристанища у госпожи Вебер. На деньги, полученные за «Похищение», он купил постельное белье, скатерти, посуду, мебель и большую двуспальную кровать. Вольфганг не был уверен, угодит ли Констанце, хоть и мнил себя знатоком женского вкуса. Маленькие, темные, даже в августе попахивающие плесенью и сыростью комнаты вовсе не соответствовали его мечтам о доме, где он хотел бы воспитывать своих детей, а иметь большую семью было его страстным желанием.
Облачившись в белый атласный жилет и черный камзол – обычно он предпочитал одежду более ярких цветов, но для такого случая она не годилась, – Вольфганг вышел на улицу.
Из-за госпожи Вебер, да и по другим причинам Вольфганг не позвал на свадьбу никого из своих венских друзей. Но поскольку у жениха должен быть шафер, он пригласил Зальцбургского друга детства – Франца Гиловского. Доктор медицины, Гиловский жил в Вене; это был веселый, общительный человек одного с ним возраста, и Вольфганг знал, Гиловский не станет докучать вопросами и советами, а просто одобрит его поступок, в чем он нуждался сейчас больше всего.
Направляясь к собору св. Стефана, где должно было состояться венчание, Вольфганг остро переживал свое одиночество. Без семьи он чувствовал себя потерянным и многое бы дал, чтобы рядом с ним сейчас оказалась Мама. Никого из родных в самый важный день его жизни! Он представлял себе Мамино удлиненное лицо, ее высокую прическу, нежную кожу. День был жаркий, но Вольфганг вдруг ощутил озноб во всем теле, ему чудилось, будто рука Мамы лежит в его руке, они вместе идут в церковь, и она так же взволнована, как и он. Ведь Мама была знакома с Веберами, встречалась с ними в Мангейме, и они тогда подружились. Мама не покинула бы его в такой ответственный момент.
Ощущение, что Мама идет рядом, не оставляло Вольфганга, и в собор св. Стефана он вошел уже в более спокойном состоянии. Ему очень правился этот величественный храм, бывший в его представлении душой Вены. Сегодня в лучах солнца собор сиял, будто драгоценный камень, а великолепная южная башня, как всегда, потрясала красотой. Как чудесно, что он венчается в степах этого собора, когда-то служившего убежищем для многих. Доброе предзнаменование!
Но войдя внутрь, Вольфганг не увидел ни Папы, ни Наннерль, и мрачные думы снова завладели им. Мама куда-то исчезла, и он опять оказался один; чувство потерянности не прошло и тогда, когда он увидел Констанцу. Она стояла между госпожой Вебер и Софи, одетая во все белое, и лицо ее казалось таким же белым, как платье. Да, свадьба не пышная, мрачно подумал Вольфганг. Цецилия и Софи Вебер, Торварт, Франц Гиловский и Карл фон Кроншторф – член окружного совета Нижней Австрии и свидетель невесты, – вот и все.
Вольфганг и Гиловский обнялись, но остальные гости держались друг с другом официально.
Опекун, большой мастер по составлению всякого рода документов, потребовал зачитать брачный контракт вслух. Контракт не вызвал возражений, и Вольфганг заметил, что все скреплявшие документ печати, за исключением его, были с гербом.
Появился священник, и Вольфганг с Констанцей опустились на колени; Вольфганг видел: она волнуется не меньше его.
Смогу ли я дать ей то, о чем она мечтает, думал он.
Можно ли довериться ему? Смогу ли я сохранить его любовь? – думала она.
Когда церемония венчания закончилась, он прошептал ей на ухо, желая подбодрить не только ее, но и себя:
– Нас благословил сам господь бог, Станци. Больше нам ничего не надо.
Констанца заплакала. Он не мог понять отчего: от счастья, от горя или от облегчения; нервы у Вольфганга сдали, и он тоже заплакал, а священник, глубоко тронутый, сам, казалось, готов был расчувствоваться. Госпожа Вебер поцеловала Констанцу и хотела было поцеловать Вольфганга в знак того, что теперь прощает ему все. Но Вольфганг подставил щеку – его ужасала мысль, что губы Цецилии Вебер могут коснуться его губ. И на него сразу пахнуло винным перегаром.
Опекун поздравил Вольфганга и сказал:
– Давно пора, Моцарт.
Все сошло как полагается, заметил фон Кроншторф, а Гиловский дружески обнял Вольфганга, поцеловал невесту и сказал, что Вольфгангу привалило счастье.
В тот же вечер баронесса фон Вальдштеттен устроила в своем особняке свадебный прием в честь Моцартов. Приятным сюрпризом для новобрачных явилось исполнение серенады для духовых инструментов по заказу баронессы, которую Вольфганг только что закончил. Теперь он понял, почему баронесса так торопила его, и был ей благодарен. Музыка как нельзя лучше соответствовала событию, произвела на всех прекрасное впечатление, и мало-помалу Вольфганг успокоился и развеселился.