Мой водительский стаж говорил, что с цепями есть вероятность подняться. Просто в нашем городе мало кто на зиму меняет резину.
— Туда-сюда мотаться не буду, — резюмировал Каналья. — И так видно, что с разгона влетим аж бегом.
— С разгона⁈ — В голосе бабушки прозвучала угроза. — Не позволю! Эта машина — память о Николае! Никакого разгона! Никакого «бегом»! Если разобьешь машину — пристрелю!
— Нет угрозы, — уверил ее Каналья. — Поверьте моему опыту, Эльза Марковна.
— Поднимемся, — поддержал я компаньона, но подумал, что абсолютной гарантии нет.
Подъем наверх будет экстремальным, и бабушка испугается. Машину может занести на встречку, но там пусто; и на обочину, но снег не даст нам сорваться или удариться об отбойники.
Чуть дальше от подъема на широкой обочине стояли машины, больше похожие на сугробы, их водители не смогли попасть домой и отправились пешком, как дед.
Чем ближе к городу, тем меньше было снега. На кольце его выпало хорошо если по щиколотку, срывались редкие снежинки, наверное, в наше село он и вовсе не дошел. Развернувшись по сплошой, Каналья направил «Победу» к гаражу.
Припорошенный снегом дедов темно-зеленый «Москвич» стоял прямо напротив ворот. Каналья припарковался, едва не упершись в него бампером. Я достал ключ от дедовой машины, Алексей пошел открывать гараж.
— Я предлагаю не рисковать, — сказала бабушка, оставшись в салоне.
Каналья со скрипом приоткрыл ворота, просочился наружу и с задумчивым видом обошел «Москвич». Бабушка опустила стекло и повторила свою просьбу.
— Давайте назад поедем на машине деда, только цепи на колеса наденем, — предложил я, открывая дверцу «Москвича» со стороны водителя. — Гайцов на дороге точно нет. А разницы никакой, на чем ехать, заодно и все подарки отвезем. Дед разрешил.
— Как эта колымага такой путь проделала, — задумчиво проговорил Каналья, уселся на место водителя, завел мотор, еще раз обошел машину, прислушиваясь к звукам, и вынес вердикт: — На лицо ужасные, добрые внутри. Снаружи хуже, чем внутри. Ну что? На «Москвиче»?
— Все равно мне не нравится идея штурмовать ледяную горку. — Ответ бабушки можно было расценивать как утвердительный.
— Но в салоне завалы, — сказал Каналья. — Мешки, сумки, коробки. Мы не влезем. Все равно часть товара надо оставить, забрать только самое ценное.
Я пересел за руль «Победы», отогнал ее на дорогу, освобождая дорогу «Москвичу», и вернулся, готовый к бесконечной ревизии наваленного на заднем сиденье товара, однако обнаружил, что дед подписал мешки маркером: «Трусы, носки, колготки», «Шоколад. Жвачки. Заколки». «Кофе. Джинсы. Кофты». Здесь же лежала сумка с подарками в цветных упаковках. Автозапчастями он забил багажник.
Вскрыв мешок с колготками, я выбрал одни для Канальи, мы вместе запихнули его в багажник. Два мешка поставили вертикально, освободив место для бабушки, коробки переместили на пол, в ноги. Сумку с подарками я взял на руки.
Каналья поменял машины местами, закрыл «Победу», и мы поехали назад.
Когда приблизились к ледяному склону и Каналья начал разгоняться, бабушка воскликнула:
— Что ты делаешь? С ума сошел! Тут же снег, занесет. Тормози! Немедленно тормози!!!
Ее страх передался мне, и я вцепился в сиденье, а Каналья, улыбаясь, ответил:
— Доверьтесь профессионалу. Просто закройте глаза. Сами поймете, когда будет можно их открывать.
Бабушка подергала ручку, выругалась, закрыла глаза со словами, что мы доведем ее до инфаркта. «Москвич» стремительным корытцем несся к подъему. Скорость начала казаться недопустимой, хотя спидометр показывал 60 км/ч., но дорогу автомобиль держал.
— Там всего двадцать метров сложные, — утешал нас Каналья, — а дальше проще, цепи будут вгрызаться в снег. Главное наверх въехать, на пригорок, дальше вниз — снова вверх, там уклон меньше, вытянем.
Зажмурившись, бабушка беззвучно шевелила губами — молилась, мне и самому было не по себе. Из той, другой жизни я помнил, что, когда сам за рулем, не так стремно. Да, Каналья — суперпрофи, но жизнь-то — моя, а машина — дедова…
На скорости машина влетела на лед, и ее чуть повело. Бабушка ахнула и схватилась за сердце. Каналья вцепился в руль. Казалось, я слышал, как хрустит лед, сминаемый цепями, а может, так оно и было. Инерция толкала машину наверх, задние колеса пробуксовывали и норовили ее развернуть. Время тянулось невероятно медленно.
— Давай, родимый. Тужься! Тужься, чуть-чуть осталось! — подбадривал «Москвича» Каналья.
— Рожай, — пробормотал я, вжимаясь в кресло, потому что справа был отбойник и обрыв.
— Ну! Ну! — Каналья давил на газ, задние колеса буксовали, машина теряла скорость, еще немного, и покатимся назад, и тогда…
Черт, я не учел этот момент!
Готовый к худшему, я не сразу заметил, что мы заползли на возвышенность и покатились вниз.
— Я же сказал! — гордо изрек Каналья. — Эльза Марковна, порядок!
Бабушка поправила завалившийся мешок и посмотрела на Каналью злобно, но промолчала, что было ей несвойственно. Меня начала грызть совесть, что мы подвергли стрессу пожилого человека.
Второй подъем дался проще.
Потом мы преодолели серпантин и медленно покатились по прямой дороге. Напряжение отпустило, я стал замечать деревья в снежном убранстве, искрящийся в свете фар снег, снежинки на лобовом стекле, одинокого мужчину в легкой куртке, без головного убора, шагающего в сторону Васильевки.
— Бедолага, куда он прется в таком виде? — проворчал Каналья.
Бабушка подалась вперед, посмотрела на мужчину.
— Псих какой-то. Ну какой нормальный человек будет шастать в такую ночь? Поехали быстрее, а то еще ломиться к нам начнет.
Услышав подъезжающий автомобиль, мужчина обернулся, сошел с проезжей части в сугроб, одной рукой закрыл глаза от света фар, вторую робко приподнял, не особо рассчитывая, что ему остановят.
Свет упал на лицо этого человека, и я его узнал, скомандовал:
— Алексей, тормози!
— Не надо! — уперлась бабушка.
— Это свои, — настаивал я, и Каналья послушал меня, плавно притормозил.
— Декоратор наш, — объяснил я, упустив главное.
Не веря своему счастью, Наташкин Андрей стряхнул снег с кудрей и засеменил к нам, нескладный, толстый, в осенней куртке и ботинках. Я вышел навстречу. Первый порыв был врезать ему, и пусть валяется — за то, что обидел мою сестру. Но я сдержался, допустив мысль, что Наташа могла преувеличивать. Раз он здесь и в таком виде, значит, многое осознал и спешит загладить вину.
— Почему ты здесь? — спросил я.
— Ид-ду к Нат-таше. — От холода у него зуб на зуб не попадал.
— Ты уверен, что тебя ждут после всего?
Он потупился и пробормотал:
— Мама очень сложный человек. И больной. У нее рак мозга, неоперабельный, и она неадекватная. Я предупреждал Наташу, что мать приезжает, просил, чтобы она потерпела, провела праздник с вами, но она думала, чт-то я ее выгоняю, зарев-вновала.
Вспомнился мамин ошибочный диагноз, и я передернул плечами.
— Ты Натке говорил про болезнь матери?
— Это моя ошибка. Нет. Я вообще их знакомить не хотел. А когда понял, что этого не избежать, боялся, что Наташа сболтнет лишнего. Надеялся, мама будет более адекватной, но ее понесло.
Что ж, спровоцировать и вспылить — вполне в духе Наташки, придумать и поверить — тоже. Но судя по тому, что Андрей здесь, он все-таки повел себя некрасиво и раскаивается.
— Ты мог бы поддержать Наташку, если она тебе дорога. Ее в открытую оскорбляли, а ты…
— Да я пытался закрыть ей рот-т! Маме, не Наташе. Но не б-бить же ее? Ничего не усп-пел. Наташа психанула и убежала, да так, что я не видел когда, не остановил. Я — следом, и сразу к в-вам, в Николаевку, но т-там — никого. Тогда я — в Васильевку, думал, найд-ду. — Он шмыгнул носом и взмолился: — Я что угодно готов сделать, чтобы просто поговорить с ней. Понимаю, не простит, но… — Он смахнул слезу.
— Поехали, — сказал я, решив, что разбираться они должны сами. — Я пока скажу, что ты — просто мой знакомый. Как быть дальше, сами с Наткой решите. Бабушка и дед могут не понять и не одобрить вашу связь. Давай скорее в тепло.