— Рано радоваться, — проворчал отчим. — Вдруг наша пшеница хреновая? Сколько сил и денег на ветер, обидно! И нервов. А они не восстанавливаются.
— Кто не рискует, тот не пьет шампанское, — сказал банальность я. — Думаю, если пшеница не соответствует, это тоже решаемо.
— Если плесень там, ее в общую кучу не кинут, она все испортит. Придется нам продавать ее мешками курям. Ездить и продавать, хорошо если вложенное отобьем. А до того по мешкам пару дней рассыпать. Заработали, называется! — Он всплеснул руками. — Все на нас, лохах, заработали, а мы — в говне!
— Да подождите вы паниковать, — сказал я, но отчим уже разошелся.
— Все понятно. Нам хотели втюхать весь товар, а он неликвидный! На самом деле это не заказчик отказался от товара, а его забраковали, бо он зараженный! Ну ясно же! — Отчим постучал себе по лбу костяшками и заходил вперед-назад, бросая злобные взгляды на Анатолия.
Анатолий тоже был очень не рад, что связался с нами. Такая сладкая попытка развести лохов обернулась потерей времени. Мы вообще могли его наказать и не расплатиться, и он ничего не смог бы доказать.
Минуты ожидания растянулись в вечность. Повисли гильотинами над нашими головами. Василий все ногти себе изгрыз. Его тревога передалась мне, и я уже начал строить планы, куда деть неликвидную пшеницу, чтобы хотя бы вернуть вложенное.
Мысли оборвал появившийся на горизонте Антон Петрович. Василий замер, подался вперед, сжав кулаки, я тоже напрягся. Лицо у замдиректора было непроницаемым. Подойдя к нам, он взмахнул справками и сказал:
— Это конечно, не второй сорт пшеницы, третий, и то с натяжкой.
— Так с ней порядок? — спросил я чужим голосом.
Антон Петрович кивнул.
— Едьте вон туда, на эстакаду. Как только «Зил» съедет, так сразу и вы. — Он посмотрел на Василия. — Идемте оформлять муку.
— Я прослежу за Анатолием, — успокоил я отчима, и они с замдиректора удалились.
Я постучался в кабину, и Анатолий нехотя меня впустил.
— Сперва деньги, потом разгружаемся, — отчеканил он, посмотрел на часы. — Три часа.
— Два с половиной часа, — сказал я. — Тысяча за моральный ущерб.
Анатолий завел мотор и поехал на разгрузку под навес, я отдал справки сотруднику завода, тот показал, на какой конвейер сгружаться.
Через пару минут мы были свободными. Очень хотелось проучить Анатолия и не заплатить ему, но это спровоцировало бы новый конфликт, а я устал нервничать. Да и не стоило уподобляться уродам и поступать по-свински, потому я отсчитал пять тысяч, положил на торпеду.
— Надеюсь никогда с вами не пересечься, — отчеканил я и вылез из кабины.
Он бросил мне в спину какое-то ругательство, но его проглотил рев проезжающего мимо грузовика.
Ощущение было, будто я вылез из канализации, хотелось помыться. И ведь это не гнилушка, простой человек, но какой же отвратительный!
Василия я ждал возле закрытого «КАМАЗа», подумывая перебежать под навес, потому что дождь усилился, а у джинсовой куртки не было капюшона, но вскоре появился отчим с кучей накладных, и мы поехали на склад, где рабочие принялись грузить нам в кузов отруби и муку — вручную, мешки по пятьдесят килограммов.
Василий стоял рядом с грузчиками и контролировал процесс, я сидел в кабине и ждал, зевая во весь рот. Да, мы вложили больше денег, чем рассчитывали — все, что оставили на форс-мажор, и вместо картошки у нас теперь куча отрубей — забыли про нее в запарке. Это минус. Но могло быть хуже, мы могли лишиться товара и потерпеть убытки, когда мне очень нужны деньги, чтобы застолбить участки под автомастерские.
В следующий раз будем умнее, сразу поедем за мукой, так получается не сильно дороже. Зато мы экономим время и деньги, и Петрович доказал, что с ним работать можно.
Дыхание мы перевели, только когда выехали с территории завода.
— Сколько у нас чего? — спросил я у Василия.
— Накладные в бардачке, — буркнул он, но все-таки ответил: — Двадцать мешков отрубей, сорок два мешка муки, каждый по пятьдесят килограммов, все подписанные и промаркированные. Плюс двадцать мешков, которые купил ты. Осталось придумать, как сбыть такое количество.
— Всего-то шестьдесят мешков стоимостью 750 000, — попытался я посчитать, сколько все это стоит. — Отруби бабушка покупает по двадцать пять рублей за килограмм. Мешок — 1250 рублей. Десять мешков — 12 000, восемь мешков отвезу бабушке, чтобы свиней кормить, вот счастья-то будет!
— Ну а дальше делать чего? — растерянно спросил отчим.
Я достал часы из рюкзака.
— Сейчас без пятнадцати четыре. Темнеет в шесть. Давайте отъедем километров на сорок от этого завода и попытаемся продать хоть что-то в каком-нибудь селе. Если знаете, какое село побогаче, вообще хорошо.
Подумав несколько минут, Василий предложил:
— Давай в Воронов гай поедем? Там одни армяне, они помидоры и клубнику в теплицах растят. Потом в Москву это грузовиками возят. У них деньги должны быть.
Вспомнились рассказы Витали, как задорно продавать муку в селе, и впервые я в них усомнился. Бартер у него тоже проходил весело и задорно, а я чуть раньше срока не поседел.
Глава 22
Заря
Мы поехали в Воронов гай — уникальное место, населенное армянами чуть более чем полностью. Рядом с этим поселком, прямо возле междугородной трассы, на нашем пути было село поменьше, Заря, тоже армянское. Кто не армянин, тот либо муж армянки, либо чья-то жена.
— Вот почему так? — бубнил Василий, крутя баранку. — Откуда их столько? Чего в своей Армении не сидится?
Ревел мотор, и его бубнёж я слышал плохо, но смысл понимал.
— Это армяне не из Армении, а турецкие, — объяснил я, опираясь на знания взрослого. — Тут раньше никто жить не хотел, чуть ли насильно людей переселяли после того, как турок выбили.
— Турки-то тут каким боком? — не поверил отчим.
— Крепости у них тут были, — просветил его я. — Им помогали черкесы. А когда наши победили, черкесы переехали в Турцию, только названия местности остались.
— А чего наши тут жить не хотели? — удивился Василий. — Море, солнце, юг.
— Болота, солончаки, неплодородная почва, убийственные норд-осты каждую зиму. А тут в Турции — геноцид армян, беженцам разрешили тут жить, и они заселились целыми анклавами.
— Во как… Это после войны, что ли?
— До революции, — объяснил я, не удивляясь его неосведомленности: отчим у меня из села, человек не семи пядей во лбу, зато хваткий. — Пятнадцатый год. А потом уже у нас случился Сумгаит, и советские армяне из Азербайджана начали стягиваться сюда. В общем, бедные армяне, все их бьют, одна из самых больших разделенных наций.
— У них винзавод свой, — поделился знаниями Василий. — В Вороновом гае. И колхоз миллионником был еще в советское время. Клубника, помидоры… тебе же надо это в Москву? А еще сад есть, не знаю, что там.
— Сейчас ничего уже, — вздохнул я.
— Откуда ты это все знаешь в свои-то годы? — выпалил Василий с завистью.
— По истории родного края рассказывали, — сказал я. — Когда учительница была нормальная.
Некоторое время мы молчали. Василий морщил лоб и шевелил усами, вздыхал.
— Как-то все получилось… Неправильно, — пожаловался отчим. — Чуть не прибил того водителя. Каждый нагреться на нас хочет. Муки набрали четыре тонны. Куда столько? Думаешь, армяне съедят?
— Посмотрим, — сказал я, вспомнил рассказ Витали и мысленно выругался.
Приукрашивал ведь! Провалы свои и косяки замалчивал, а ведь были они! Придется самим шишки набивать. И еще он рассказывал, что, когда развернул бурную деятельность, за ним обэповцы гонялись, но ничего доказать не могли. Значит, и нас могут попытаться прижать. Или просто не надо высовываться? Вот чего не хотелось бы — конфликта с надзорными органами.
Молчание нарушил Василий:
— Я все думаю про тех двоих, шо на тебя напали. Может, они как-то прознали, шо у тебя есть деньги?
— Именно поэтому я и говорю, что рассказывать ничего никому не надо: ни напарнику, ни Даромире.
— Согласен.
Немного помолчав, Василий продолжил:
— Один мужик рассказывал, шо у них в станице завелись братки, которые воровали детей из богатых семей, выкуп просили. А менты ниче сделать не могли.