- Что можем дать дополнительно для детей, Василий Фомич? - спросил Катуков.- Из своих ресурсов, а? Не загружая магистрали, можем чем-нибудь поделиться?
- Может, выделим молока? - предложил я. - Хотя бы по пол-литра на ребенка. Сумеем, товарищ Коньков?
- Сумеем.
Доклад оказался большим. Сто тысяч человек, сто тысяч жизней - такую цифру назвал Коньков как итог первого, предварительного учета населения в освобожденной нами полосе города.
- Из них свыше пятидесяти тысяч - дети, остальные - женщины, старики. В освобожденном районе запасов продовольствия не обнаружено; водопровод, электричество, газ, канализация разрушены. Медикаментов нет. Врачей на учет взято очень мало, из них половина - нетрудоспособные. А раненых и больных много. Главным образом - тиф и дизентерия. Коменданты только начали брать управление в свои руки. Положение тяжелое, просто угрожающее.
- Надо использовать немецких специалистов. Есть среди них администраторы и инженеры городского коммунального хозяйства?
- Выявили эту категорию. Есть-то они есть, - Василий Фомич помялся, - да почти все - нацисты.
- Черт с ними, что нацисты. В этом потом разберемся. Лишь бы дело делали.
- А как обстоят дела с лицами, освобожденными из лагерей? поинтересовался Катуков.
Коньков вытащил еще один лист:
- Набралось свыше пятидесяти тысяч человек. Кроме наших, есть поляки, чехи, англичане, словаки, голландцы, бельгийцы, французы, даже двадцать люксембуржцев.
Мы переглянулись с Катуковым. Веселые искорки так и прыгали в его глазах. Без слов вспомнили одно и то же.
Это случилось за несколько часов до доклада Конькова. Обочины дорог были заполнены тысячами людей, освобожденных недавно из гитлеровского рабства. Наш бронетранспортер обгонял большую колонну истощенных солдат во французской форме. Обмундирование сидело на них мешковато, на головах красовались кепи со значками. У Катукова внезапно взыграла любовь к родине Парижской Коммуны.
- Viva la France! - крикнул он, приподнявшись из бронетранспортера.
Французы, улыбаясь от уха до уха, заорали в ответ:
- Мы курские!
Пришлось остановиться и выяснить, что за чудо - французы из Курска. Оказалось, что наши солдаты, находившиеся в плену, после освобождения набрели где-то на гитлеровский склад с обмундированием петеновской армии и поторопились сменить свои отрепья на чистое...
- Освобожденные армией люди измучены, истощены, многие больны, докладывал Василий Фомич. - Требуется немедленно организовать им медпомощь, а наши госпитали все заняты ранеными.
- Попросим медперсонала у фронта,- обещал я.- Но запомните: никакая инфекция, ни одна бацилла не должна проникнуть в Советский Союз через армейские карантинные фильтры! Головой отвечаем!
Новые вопросы неизбежно тянули за собой другие - и так без конца! Откуда взять продовольствие для армии, для тысяч голодающих берлинцев, для сотен тысяч освобожденных, за судьбу которых предстояло нести ответственность Военному совету?
Военный совет решил подготовиться к уборке урожая с брошенных полей. Это могли сделать советские граждане, освобожденные из неволи.
- Еще вопрос к Военному совету,- обратился Василий Фомич. - На тылах скопились десятки тысяч военнопленных гитлеровцев. Что с ними делать? Пока разместил в лагерях, где держали наших военнопленных.
Катуков засмеялся:
- Ну и как они? Довольны своими лагерями?
Звонок ВЧ нарушил ход доклада. В трубке услышал характерное "вступительное" покашливание члена Военного совета фронта Телегина.
- Что, мотаешься? Никогда тебя нет у телефона. Слушай: рассмотрели ваши сведения о наличии продовольственных запасов и решили, что слишком богатым ты стал. Думаем часть забрать.
- Опять забираете? Взаймы?
- Какое "взаймы"? Ты что, собственником сделался?
- Собственником не собственником, но когда запасы под охраной своей армии, на душе спокойнее.
- Придется все-таки побеспокоить твою душу. Имеешь много зерна, муки, мельниц, порядочно скота. Сколько можешь передать мельниц для фронта? Сколько муки отпустишь? Ну а что касается соли - тут уж не прошу, а приказываю. В освобожденных районах Берлина нет ни грамма.
Коньков, уловивший, о чем шел разговор, засуетился и быстро выложил на стол заранее подготовленные справки - сколько и каких именно продуктов, а также мельниц и крупорушек армия сможет выделить фронту. Назвав цифры и сроки передачи, я спросил у Константина Федоровича:
- Если не секрет, для кого от нас берете?
- Планируем для Берлина. Разверстку получишь через несколько дней. У тебя мы много еще чего возьмем, - "обрадовал" Телегин.
Доложил ему подробно о наших мероприятиях по обеспечению Берлина, по работе с освобожденными невольниками, о подготовке к уборочной кампании.
- Хорошо, очень хорошо. Правильно.
- Есть просьба к Военному совету: помогите нам. Выделите госпитали для истощенных и больных из лагерей - советских, американских, французских и других пленных.
- Помогу. Сейчас дам указание начсанфронту. Еще что?
- Политработников из резерва! Требуются для работы с освобожденными советскими военнопленными и с людьми, угнанными в рабство. Если можно, желательно также получить политработников со знанием английского и французского языков. Армия такими кадрами не располагает, а зачем нам обижать граждан союзных стран - надо им тоже дать пищу духовную.
- Хорошо,- согласился Телегин.- Генерал Галаджев поможет, дам ему указания.
С.Ф. Галаджев работал начальником Политического управления фронта.
Телегин располагал сведениями о состоянии нашей армии, поэтому разговор быстро закончился.
Вспоминая сейчас те дни, с благодарностью думаю о замечательном коллективе работников политического управления и работников тыла фронта. В Берлине несколько суток длилось сражение, небывалое по своей мощи, а рядом возникал новый фронт работы, требовавший огромного дополнительного напряжения сил и средств. И масса энергии вкладывалась в решение этой второй задачи - в обеспечение нормальной жизни города. Выполнять такие две задачи одновременно было под силу только советским людям, которых вели на подвиги замечательные партийные вожаки.
Штурм Имперской канцелярии
Ночью поехал в госпиталь, чтобы встретиться с ранеными офицерами и солдатами, от которых на имя Военного совета пришли письма и заявления. После бесед с этими людьми зашел в палату, где лежал тяжело раненный полковник Гусаковский.
Иосиф Ираклиевич - похудевший, измотанный - лежал, откинувшись на спину, нога была в гипсе.
- Спасибо, большое спасибо, что пришли, - обрадовался он. - Как бригада?
- Все хорошо. Выздоравливай, Иосиф Ираклиевич, не беспокойся.
- Мы вчера вышли к Имперской канцелярии, товарищ генерал!
- Знаю.
- Короткий, но тяжелый был бой. Они сопротивлялись отчаянно! Я допрашивал пленного ефрейтора, он показал, что против нас бросили в бой батальон "Лейбштандарте Адольф Гитлер" - это батальон личной охраны фюрера. На подмогу им сбросили на парашютах курсантов-моряков. Для обороны сектора вокруг рейхстага и рейхсканцелярии немцы создали особый корпус под командованием бригаденфюрера Монке. Навербовали в этот корпус самых отборных нацистов, включили отъявленных бандитов из власовцев, из испанских фалангистов; словом, собрались "сливки" международного фашизма.
- А Гитлер-то там, это точно?
- Черт его знает! Все стены заклеены приказами бригаденфюрера Монке, и он пишет, что никогда не чувствовал себя так связанным с Гитлером, - Гусаковский даже наморщил лоб, стремясь вспомнить фразу поточнее, - "как в час, когда фюрер решил остаться с нами, бороться вместе с нами и отбить врага". Вот примерно так и пишут. Пленный показывал, что два дня назад сам видел Гитлера в саду за зданием рейхсканцелярии. Мое мнение - он правду говорит, потому что про Гиммлера он прямо заявил, что тот удрал.