Вот так, был человек — и нет его больше. Осталась память и горе, которые пойдут теперь рука об руку с матерью, отцом, ещё не осознающими всю полноту утраты. Они ищут виновного, жаждут справедливости в столь неоднозначном мире. И находят, в первую очередь — хирурга, проводившего операцию. Орут, ругаются, обещают засудить и посадить или плачут, воют у него на груди…
Никто не думает о его мыслях и чувствах, никто не понимает, что для него это тоже утрата и горе, ведь он был там, боролся и проиграл битву со смертью…
Домой добирался пешком. Продрог совсем, но привёл мысли и эмоции в порядок. Мечтал о чае с коньяком и тёплой постели. Выспится, примет ситуацию как она есть, потому что завтра рабочий день, будут новые больные, и он обязан вернуть самообладание и способность мыслить трезво. Прийти домой, рассказать все Рите. А она поймет! Она же его женщина, любимая женщина…
Открыть двери ключом не удалось, изнутри оказалось заперто на задвижку. Пришлось звонить. Рита впустила, глянула и отшатнулась, как от прокажённого.
— Ты пьяный, что ли? Какого чёрта зонтик не раскрыл? Теперь стирать всё придётся.
В её голосе слышалось раздражение, а хотелось сочувствия. Хоть бы спросила, всё ли с ним в порядке. Почему он не раскрыл долбаный зонтик! Нет, её волнует промокшая и грязная одежда. С какой стати её это беспокоит, он тоже не понимал, она не стирала ничего, разве что своё бельё. Утверждала, что от порошка шелушатся руки, особенно от индийского голубого.
— Постираю, — грубо ответил Анатолий. Он только хотел, чтобы она замолчала и перестала придираться.
На кухне слышалась возня, а значит, в доме кто-то был и явно не свой.
— Я спать, кто у нас? Я просил не приводить в дом посторонних! — Толик попытался отодвинуть Риту и пройти в комнату.
— Нет уж, мы тут с Таней готовили, тебя ждали. И дело у неё к тебе, вернее, к нам. Толя, это серьёзно, — последнюю фразу она проговорила шёпотом.
Но с кухни раздался голос соседки.
— Проходите, Анатолий Сергеевич, мы сейчас с Риточкой вам чай организуем. Да поговорить надо.
— О чём? — он встал в дверях.
— Так вы за стол присаживайтесь, чашечка которая тут ваша?
— Начнем с того, что и кухня моя, а что вы тут забыли — непонятно.
— Ну что ж вы так грубо, Анатолий Сергеевич! Вроде бы врач, образованный человек, должны быть выдержаны и тактичны.
— Я у себя дома. А вас в гости не звал. Или путаю что-то?
— Да нет, не путаете, вот я о вашей гостеприимности и пришла поговорить. Риточка у вас проживает на каком основании? Это я у вас как старшая по дому спрашиваю. Паспорт она мне показала, так там прописка на Пирогова, вот и скажите мне, кто за воду, газ, мусор вывезенный платить за неё должен? И в каких вы отношениях, разрешите полюбопытствовать? Человек вы солидный, а живёте с женщиной вне брака. Так?
— Коммунистическая мораль не позволяет жить без брака? Послушайте, соседка, старшая по дому, идите-ка вы на хрен, к чертям собачьим. А я с чашечками сам разберусь.
Татьяна подхватилась и выскочила из кухни. По дороге задела мокрого Анатолия, брезгливо поморщилась гавкнула: "Я вам этого так не оставлю", и вылетела из квартиры.
— Толя, ну что ты так с ней? Иначе никак нельзя было?
— Киса, я просил никого чужого в мой дом не пускать, — он повысил голос.
— Твой дом! Да, я поняла, я здесь никто! Твой дом! Твоя жизнь! А кто я здесь? Киса? Котёнка ты подобрал бездомного, хочешь — кормишь, не захочешь — выкинешь. Ты, когда трахаешься со мной, хоть за человека меня считаешь? Я живая, Толик! Я чувствую, я переживаю. Я с работы тебя жду. Но я лишь Киса. Никто, даже имени человеческого у меня нет и жизни нет. И ребёнка нет, ты меня убеждаешь, что был ребёнок, потому что я рожала. А я не помню!!! Слышишь, о самом дорогом не помню! Или жизнь у меня была такая, что её вспоминать не хочется. А теперь что? Лучше, что ли? Я ж не человек, я Киса! И соседка прийти может документы потребовать, спросить, на каком основании я воду пью и чайник грею? Неужели мои мать с отцом, что меня на свет произвели, доли мне такой хотели? За что мне всё это? За что?!
Она сползла по стенке на корточки, обхватила голову руками и рыдала в голос. Выла, как животное, а он смотрел на неё не шевелясь, думал. Потом подошёл, поднял за плечи, прижал к себе.
— Прости, я мокрый, но горячий, согрею сейчас. Ну что ты?.. Не плачь. Я понимаю, Киса, я правда понимаю, и ты для меня человек, женщина, любимая женщина. Не плачь, пожалуйста. Давай искать твоё прошлое, может, жив ребёнок.
— Нет! Толечка, был бы жив — я бы не забыла. Ты не отпускай меня, держи вот так, грей, ты горячий, родной. Я же с тобой, не ухожу, не ищу ничего лучшего. Хоть и не подарок ты. Характер вон какой грозный, взял управдомшу выгнал. Я знаю, почему она на тебя злится. Она виды имела, думала вот тут на груди твоей греться, а тут я. Пусть дефектная, но постель с тобой делю. И сердце твоё забрала. Ведь забрала же? Ну скажи, честно-пречестно. Скажи, что любишь меня.