— Люблю, ты ж знаешь, — он целовал её ежик, гладил руками плечи, спину, а потом губами коснулся её губ.
А потом его потянуло в омут. Он и не сопротивлялся, вздохнул обреченно или радостно, черт его знает! Не важно! Не имеет значения то, что осталось за стенами этой квартиры, где теперь живет она. Рита. Его Рита! Или Киса, или другое имя, какая разница — главное, что его. Сейчас он возьмет её.
Вожделение захлестнуло до боли, вымело из головы все мысли кроме одной — войти в неё скорее. Войти, чтобы она обхватила ногами, руками и мышцами внутри себя. Он знал что так будет.
— Киса...
Рита поняла, рванула у него на груди рубашку, стала сдирать её с плеч Анатолия. Мокрая ткань липла, не слушалась.
— Толик, ну Толик же... идем... сними это…
Она подалась вперед и терлась об него, нащупывала собой твердость члена, стонала, тряслась.
Невменяемая. Возможно, это нарушения, связанные с травмой... Дурацкая медицинская мысль мелькнула и потонула в жгучих вспышках вожделения. Чем больше Анатолий знал о том, какая Рита в постели, тем зависимее от этого становился. Он подсаживался на неё, как на наркотик. Страшно и притягательно.
Рубашка трещала, рвалась, ползла с плеч.
— Дай я сам, быстрее будет, — выдохнул он, сбрасывая одежду. А руки её уже там. Там! На его возбужденном члене.
— Ты хочешь меня, Толечка, хочешь…
Она поползла по нему вниз, подтолкнула руками, чтобы привалился к стене, а дальше её губы вобрали его весь. Исчезло все, кроме ощущений — касания её губ и языка.
Только что рыдала, теперь смеется. Трогает, возбуждает.
— Идем, Толя, идем, я так хочу... Дай мне его!
И он давал и отдавался. Все было так. Знакомо, предсказуемо, невероятно. И сверху, и сзади, и ее ноги у Анатолия на плечах… И снова, снова, снова…
Сколько раз? Он не считал, может быть, три или больше. Потом тесные объятия, забытье рядом с ней, потной, обессиленной, удовлетворенной, принадлежащей только ему.
Проснулся Анатолий от телефонного звонка. Встал, пытаясь не потревожить спящую Риту, добрался до телефона.
В голосе матери сквозили слёзы. Удивился, что она звонит в необычное время, выслушал о внезапно навалившей тоске и чувстве беспокойства. Объяснил, что у него всё хорошо, зря она так волнуется. Вроде бы успокоил. Подобрал разбросанные в коридоре вещи, выкинул в ведро порванную рубашку. Постирал и повесил сушить брюки.
Прошёл на кухню и открыл бар. Непочатая бутылка «Белого аиста» оказалась как нельзя кстати. Налил в стакан на треть, согрел ладонями. Пил маленькими глотками, смакуя. Сначала за душу отца, так не вовремя покинувшего этот мир, потом за девочку, умершую на операционном столе. А дальше просто захотелось ещё.
Он наливал понемногу янтарную жидкость и пил. Постепенно отпускало. Пришла внутренняя свобода, желанное и давно забытое ощущение. Анатолий попытался еще раз прокрутить ситуацию в операционной, но мысли вязли. Он отмахнулся от них, наливал снова и снова пил.
— Да какого чёрта?! — Рита стояла перед ним, завязывая пояс халатика. — Ты с ума сошёл, почти бутылку приговорил.
— Знаю! Тебе не налью, тебе алкоголь нельзя. Ты живая, Киса, а она нет. Пуф… и нет человека. А ведь молодая, красивая была… Понимаешь?
— А я есть! Сам говоришь. Зачем пьёшь? Что я с тобой пьяным здоровым мужиком делать буду?
— Да ничего не будешь, сейчас допью, пойду прогуляюсь, и всё выветрится. Мне на работу завтра.
— А если б не красивая была, меньше сожалел бы?
— Ты о чём?
— Да вот думаю. Провожу параллели. Она красивая была, умерла, жалко. Горе в коньяке глушишь. А меня, красивую, но живую, в дом взял, трахаешь в своё удовольствие. Сколько хочешь и как хочешь. Только кто я тебе? Кукла? Игрушка? Ты меня украл, Толик, в доме своём заточил. Говоришь, что я человек? А нет, сам так не думаешь.
— И что я думаю, по-твоему?
— А ничего, вообще обо мне не думаешь. Даже предохраняться думать забыл. А если рожу?
— Не родишь! Тебе нельзя.
Она рассмеялась ему в лицо.
— Вот оно, твоё отношение! Любил бы — сказал бы: женюсь я на тебе, Киса. А ты что? Рожать нельзя? А кончать в меня можно?