Леолия смотрела как падает на руки придворных старший брат, как бьётся и пускает пену, как раздирает горло. Как бежит придворный лекарь, роняя колпак и спотыкаясь. Слышала, как верещат придворные дамы. Видела, как Ильсиния, обливаясь слезами, расстёгивала камзол на принце. Как застыл в оцепенении отец, как тряслись его губы. И не видела, не слышала вокруг ничего.
Он побледнел! Когда Америс глотнул вина, Медвежий герцог побледнел!
Он знал!
Он точно знал, что вино было отравленным. Это не было предположением!
А, значит…
Глава 14. Смерть за спиной
Леолия выслала всех из покоев, запретив тревожить себя даже служанкам. Забралась с ногами на малиновый диван и проревела до самой ночи. У неё не было счастливых воспоминаний, связанных с братом. Но отчего-то, вопреки всему, она всё равно любила его.
Маленькой она бегала за ним, смеялась над его шутками, прощала его злые выпады. Ей до безумия хотелось, чтобы Америс подружился с ней. Она отдавала ему свои сладости и игрушки, молча терпела щипки и удары. И горько плакала по ночам от бессилия.
Мама говорила, что Леолия плохая, поэтому брат не хочет с ней дружить. И девочка изо всех сил старалась быть хорошей.
Сейчас принцесса выросла и понимала, что как бы она ни поступила, Америс никогда бы не стал ей другом. Она не понимала почему. Просто отчётливо осознавала, что брат её ненавидит. И всегда – ненавидел. Даже когда она лежала в колыбели и агула, видимо.
И всё же это был её брат.
А ещё… ещё Леолии было страшно. Убийца – её жених? Он ведь знал, что в кубке – отрава.
Что если принцессу пытался убить Эйдэрд? Но – зачем? Она не понимала, и голова, звенящая от слёз, отказывалась логически думать.
Америс мёртв. Гадкий, противный мальчишка, да. Но его нрав не давал права его убивать!
Ей снова вспоминалось, как он тянул Эйтаса – плюшевую сиреневую собачку на себя – вырывая из детских рук.
Да и пусть бы… Если бы она отдала тогда свою игрушку, он бы не упал с лестницы и, может быть, их бы не разлучили? Не отправили её в обитель? Возможно, если бы Леолия росла рядом с ним, Америс со временем привык бы к ней и увидел, что она не такая…
«Какие глупости, Лео, – резко одёрнула она себя. – Не будь дурой. Америс никогда не стал бы тебе настоящим братом, даже если бы ты завалила его горой собачек».
Ей вдруг показалось, что мёртвый брат, всё с тем же посиневшим, перекошенным от удушья лицом, с раскрытым ртом и огромным, вываленным наружу языком стоит за дверями спальни и мерзко смеётся. Леолия содрогнулась.
Она не сможет больше спать в своих покоях.
Принцесса встала и решительно вышла в коридор. В этом дворце находился тот, кому сейчас было намного хуже, чем ей.
Отец сгорбился над столом, опустив седую голову на руки. Ветер из раскрытого окна шелестел бумагами. Должно быть, очень важными бумагами. Стены кабинета, обитые оранжевым шёлком, впервые смотрелись мрачными, как будто их апельсиновый цвет особенно подчёркивал сумрак за окном.
Никто не препятствовал Леолии войти. Дворец впал в оцепенение и ужас.
Девушка прошла к столу, обогнула его и, подойдя сзади, обняла отца. Он по-стариковски всхлипнул. Несколько минут они так и стояли, обнявшись. Вернее, стояла Леолия, а король сидел. Он поднял голову и прислонился к дочери затылком, тяжело дыша.
– Почему ты надела фиолетовое платье на обед? – спросил король спустя долгое время.
– У меня не так много выбора, – тихо ответила Леолия.
– Не проконтролируешь, юдард кто выполнит приказ, – проворчал король. – Я же велел пошить тебе гардероб. Или эти дуры решили, что два платья – это гардероб?!
Леолия вздохнула. Отец, по-видимому, цеплялся за повседневность, как утопающий за солнечный блик на волнах.
– Отец, почему Америс не любил меня? – спросила тихо.
Это было жестоко. Королевские плечи тотчас поникли.
– Твоя мать, – наконец вымолвил он тяжело. – Южный щит – герцогство, переполненное предрассудками и суевериями. Когда твои волосы начали темнеть, королева обвинила меня в измене. Она считала, что, так как муж и жена связаны брачными клятвами, то измена одного влечёт проклятье на другого. Мне не удалось доказать, что она ошибается…
– А ты изменял? – тихо уточнила девушка.
Эстарм вновь вздохнул.
– Ты не понимаешь, о чём спрашиваешь, дитя. Я всю жизнь любил одну лишь твою мать.
«А герцог Эйдэрд не любит никого, – скептично подумала принцесса, – но это не мешает ему принимать в своём особняке Алэйду».
– То есть, не изменял?
Отчего-то она хотела получить прямой ответ на этот, уже никому не важный, вопрос.