А что, такие часто ходят — торговые, купеческие. Добродько Некифоровича, старого вояку, снарядили батькой. Боянка и Любава, сестрами, а челядина — и есть прислужница.
А вот нянек Глафиру и Авдотью пришлось обмануть, да дома оставить. Телеги загодя снарядили, дружину вперед отправили, а сами следом бросились, но по отдельности, дабы запутать и со следу сбить.
— Ежели б меня выдали за князя, мне б дела не было до его возраста, — бойко отозвалась Боянка, не разделяя мытарства княжны.
— Да? — с вызовом вскинула брови Любава и тотчас замерла. — Ах, да, тебе же плевать с кем, как и где, — все же не сдержала язвительной обиды княжна.
— У-у-у, а ты все желчь в себе вынашиваешь, — не менее ядовито отозвалась боярышня. — Как маленькая, ей богу, — скривила губы, и руки на груди сложила. — Сама на спор пошла, никто не неволил! — Напомнила строго.
— Неволить не неволил, но ты ж подруга мне… была… — задохнулась от негодования Любава.
— Для тебя, может, и была, — сузила зеленые глаза Боянка, — а мне ни один мужик не заменит подруги. И коль знала бы, что ты так… — запнулась на слове, — ни в жизнь не решилась бы охмурять Иванко.
Любава на миг отвернулась от боярышни, уперев взгляд в челядинку, которая сейчас мало чем отличалась от них с подругой. Та же скромная рубаха, понева, тесьма и плетеная веревка на талии. Лишь богатство оторочки красной нити выдает знатность подруг от прислужницы, да обувь. Кожаные мягкие сапожки супротив поршни грубой выделки.
— А ты чего притихла? — припечатала Марфу хмуро. Прислужница вздрогнула виновато, покраснев:
— Дык я… ж… что… — заминка на заминке: челядина в словах путалась.
— Небось, тоже под ним успела полежать? — голос дрогнул от скрытой угрозы.
Марфа испуганно всхлипнула:
— Что вы, что вы… — глазищи вытаращила да ладошками взмахнула, будто не отнекивалась, а птичка на взлете.
— Забудь, — качнула устало головой Любава. — С тебя спрос-то какой? — запоздало поняла, что не с той требовала ответа. Челядинка бесправна, даже ежели не захочет — возьмут, а там голоси не голоси — делу не поможет.
В тугом молчании наболевшее пекло сильно, но верно молвила Боянка, как бы ни ругались, да ни обижались — ближе друг друга нет никого. Боярышня с детства рядом. И в проказах, и в учебе. Не осуждала, не обманывала, даже когда огребала по вине Любавы и без раздумий брала вину на себя. Так что она даже сестры роднее. А тут…
— Может и права ты, Боянка. Худа не будет от того брака…
— И я о том, — тотчас улыбнулась боярышня. — Казимир стар уже, — дельно рассудила. — Того глядишь, помрет скоро. Тебе главное успеть окрепнуть в его землях, — в ее словах был здравый смысл. — Народ к себе расположить, да нового мужа присмотреть. Ведь какая бы умная ни была, бояре не дадут бабе править, — вздохнула с сожалением.
— И то верно, — взгрустнула пуще Любава, уже мыслями витая в непогожих облаках.
— А я, может, соблазню воеводу и замуж за него выйду! — весело заключила подруга, выискивая выгоду.
— А как же Иванко? — тотчас спохватилась Любава и, немного отогнув брезент, с тоской уставилась на красавца Митятича, чинно восседающего на коне близ повозки.
После того, как застала Иванко с подругой, не разговаривала с ним уже больше недели. Боль клокотала и жгла. Ревность душила. От обиды задыхалась. Не могла пока простить любимого — и на Боянку злилась, и на него, но остро ощущала, что ей не хватало их обоих. И в особенности его — его уверенности, спокойного голоса, мудрых советов, осторожных прикосновений.
Митятич поймал ее взгляд и чуть виновато, тепло улыбнулся. Любава надменно отвернулась. Вот еще, удумает, что она на него засмотрелась! Ничего подобного. Вовсе не смотрела… Просто случайно взор упал.
— И на него все дуешься? — насмешливо блеснули зеленые глаза Боянки. — Ну подумаешь, переспал со мной, — рассуждала ровно, будто не о непристойности говорила, а о погоде, — так то чисто по дружбе, никакой любви! — заверила с такой простотой, что желание шарахнуть ей по голове чем-нибудь тяжелым, закипело с новой силой.
А еще прочь прогнать — от себя подальше. С глаз долой — из сердца вон! Обоих!.. Ну или только ее!