— Я — тоже человек, — небрежно заметил Люциус. Не потому, что почувствовал себя оскорблённым, не за тем, чтобы подтвердить свой статус — чтобы отвлечь Гримхильду от поиска виноватых. С кем-то из Древних такой трюк бы не сработал, но молодые боги, ещё не перешагнувшие даже стотысячелетний рубеж, часто были гораздо ближе к смертным, чем им самим казалось.
Богиня застыла, огорошенная неожиданным ответом — и начала меняться. Вскоре на месте усталой воительницы стояла роскошная женщина в струящемся красном платье. Она безукоризненно продумала свой образ — чтобы казаться одновременно соблазнительной до боли, до дрожи, и грозной, как само воплощение битвы. Даже толика замешательства в молчании Гримхильды теперь казалась всего лишь надменной паузой.
— Если ты ждешь заверений в том, что речь не о тебе, мой странный новый слуга, — наконец молвила она одновременно с достоинством и усмешкой, — то их не будет. Важно лишь то, что моими собственными детьми отвергнута, забыта, изгнана! Огонь моей ненависти пылает как тысяча солнц! Однажды я вернусь в мой, мой по праву мир! Мой вероломный враг познает весь ужас моего гнева! Я отступаю, но не сдаюсь!
— Для начала, я бы хотел знать, что всё-таки произошло... — Люциус осёкся, вспомнив, что находится не в том положении, чтобы что-то требовать и закончил вопрос вежливой формулой: — моя госпожа.
Гримхильда предпочла проигнорировать оговорку, мысли её словно витали где-то далеко. Наконец она произнесла:
— Знакомо ли тебе имя предателя проклятого, что зовётся Рэвлинн из Утгарда?
Жрец уже собирался отрицательно качнуть головой, как картина сама встала перед глазами: чародей в чёрной шубе преклоняет колено перед алтарём. «Я, Рэвлинн из Утгарда, не займу много времени». Это было спустя пару дней, как отгремели торжества в честь Мидсаммера, летнего солнцестояния...
— Знакомо, то по взгляду твоему читаю, — резюмировала богиня., — его я с детства под своё крыло взяла, и будто молоком поила знаниями тайными. И не было ученика прилежней и смышлёней. Но гордыня, что часто и чистейшие сердца пронзает, немыслимое чародею нашептала, и в день священный Ветрнэтра осмелился богам он бросить вызов. Сражались мы, подобно диким вепрям, но пали в битве, один брат за одним. Война богов миры уничтожать способна — к исходу Йоля оскудели прежде плодородные равнины. Бескрайняя пустыня, где пламя полыхает, и живые в зависти взывают к мёртвым предкам.
К исходу Йоля? Здесь в междумирье как будто прошло всего несколько часов. Всё-таки, даже зная, что время во вселенной не везде течёт одинаково, более того — в обе стороны, ощущать проявление этих особенностей на себе Люциус так до конца и не привык. Впрочем, сейчас в словах Гримхильды его увлекло совсем другое.
— То есть, простой человеческий чародей убил всех богов? — он удивленно приподнял бровь, очень постаравшись, чтобы в голосе не проскользнуло и намёка на насмешку. — Как же вы тогда со мной разговариваете?
— Не упоминай, обо мне толкуя, слово столь низменное и вульгарное, — недовольно отозвалась богиня, — когда в мире, тобой сотворенном, случится может то или иное, направив бег истории на много лет вперёд, то измеренья могут разделиться, оба чтоб пути изведать, и в каждом новом творца, что неделим по сути, новый создаётся аватар. Бог будет уничтожен только если по всем наглец вероломный пройдётся, и каждый аватар рассеяв, сокрушит бессмертное ядро. Что, как бы это озаглавить? немного невозможно.
— То есть, — жрец позволил себе добавить в голос лёгкую ноту воодушевления, — если вы соберете все свои аватары и атакуете, то у вас будет шанс вернуться в этот мир?
На самом деле, именно до того самого мира, где некто Рэвлинн из Утгарда решился посоревноваться с богами за небесный престол и, что неожиданно, преуспел, Люциусу не было особого дела. Задавая вопросы, которые по его мнению совпадали с настроением Гримхильды, он хотел понять, почему из всех своих почитателей именно его богиня спрятала в междумирье, и примерно прикинуть план своих дальнейших действий. Больше всего жрецу не хотелось бы тратить свои силы на чужой войне.
— Я думала о том. Но сил моих не хватит, — призналась Гримхильда. — А братья мои с сёстрами, как псы трусливые, заладили, что пантеон наш славный не обеднеет от одного единственного мира. Что я могу? Ведь если даже единый аватар падет, врагу тотчас же моё место в царствии ещё одном достанется. И ведом станет расщепления секрет! Не быть сему! Уж лучше план столетия лелеять буду, чем рискну и подарю мерзавцу, что прежде был благочестивейшим из смертных, больше, чем и так посмел он отобрать. И ты! Я чую, ты помочь мне можешь в этом!