Маша закончила работу, передала деньги и талоны кассирше, которая сменила ее, и с обедом на подносе подошла к столу Германа. Она очень мало спала ночью и рано проснулась, но усталой не выглядела. Между губ у нее висела неизменная сигарета, и с утра она уже выпила множество чашек кофе. Она любила пикантную пищу — кислую капусту, соленые огурцы, горчицу; все, что она ела, она солила и перчила, кофе она пила черный и без сахара. Она сделала маленький глоток кофе и затянулась. Три четверти еды она оставила нетронутой.
"Ну, как там моя мама?", — спросила она.
"Все в порядке".
"В порядке? Завтра я иду с ней к врачу".
"Когда у тебя отпуск?"
"Я еще не знаю точно. Вставай, пошли! Ты обещал сходить со мной в зоопарк".
Оба, Маша и Герман, могли ходить часами. Маша часто останавливалась у витрин. Она презирала американскую роскошь и умела покупать дешево. В магазинах, которым грозило банкротство, были особенно выгодные цены — иногда вещь стоила тут половину того, что требовали за нее в другом месте. За несколько пенни Маша покупала остатки ткани, из которых шила платья и себе, и маме. Еще она шила покрывала для кроватей, занавеси, чехлы для мебели. Но кто ходил к ней в гости? И к кому ходила она? Она отдалилась от своих знакомых из беженцев — во-первых, чтобы избежать встречи с Леоном Тортшинером, который принадлежал этому кругу, а во-вторых, из-за того, что жила с Германом. Над ним все время висела опасность неожиданной встречи с кем-нибудь, кто знал его по Кони Айленд.
Они вышли у Ботанического сада, что бы поглазеть на цветы, пальмы, кактусы, бесчисленные растения, которые росли в искусственном климате теплиц. Герману пришло в голову, что еврей — тоже растение из теплицы. Он вырос в чуждом окружении, он питался верой в мессию, надеждой на будущую справедливость, на обещания, содержащиеся в Библии — книге, которая во все времена гипнотизировала его.
Потом Герман и Маша пошли к зоопарку в Бронксе. Слава этого зоопарка доходила до них, еще когда они были в Варшаве. В тени нависающей скалы на берегу лужи дремали два белых медведя, и снились им снег и айсберги. Каждый зверь и каждая птица без слов рассказывали что-то на своем языке — какую-то повесть доисторических времен, которая одновременно раскрывала и скрывала архетипы беспрерывно длящегося творения. Лев спал и время от времени открывал свои золотые глаза, в которых было малодушие существа, способного жить и не умеющего умереть, и его мощный хвост отгонял мух. Волк бегал туда-сюда, кружил вокруг собственного безумия. Тигр обнюхивал землю, ища место, где мог бы прилечь. Два верблюда стояли в гордой неподвижности — пара восточных принцев. Герман часто сравнивал зоопарк с концлагерем. Воздух здесь был полон тоски — тоски по пустыням, горам, долинам, ущельям, семьям. Как и евреев, зверей согнали сюда со всех концов мира и обрекли на изоляцию и скуку. Некоторые вопияли о своей беде; другие оставались немы. Попугаи резкими криками настаивали на своих правах. Одна птица с бананообразным клювом вертела головой направо и налево, как будто искала преступника, который сыграл с ней эту шутку. Случай? Дарвинизм? Нет, за всем этим крылся план — или, по крайней мере, игра вполне осмысленных сил. Герман вспомнил слова Маши о нацистах на небесах. Разве не может быть так, что на небесах на троне сидит Гитлер и мучает плененные им души? Он облек их в плоть и кровь, он наделил их зубами, когтями, рогами и яростью. Они должны творить зло или погибнуть.
Маша отбросила сигарету. "О чем ты там задумался? Что было раньше, курица или яйцо? Пошли, купишь мне мороженое".
Глава третья
1
Герман два дня провел с Ядвигой. Так как он рассчитывал на неделю поехать с Машей в отпуск, то заранее рассказал Ядвиге, что ему предстоит поездка в далекий Чикаго. Желая компенсировать ей свое отсутствие, он отправился с ней гулять на целый день. Сразу после завтрака они пошли на пляж.
Они катались на карусели. Ядвига чуть не закричала, когда Герман усадил ее на льва — сам он сел на тигра. Одной рукой она схватилась за гриву льва, а в другой держала мороженое. Потом они катались на чертовом колесе, маленькая капсула, в которой они сидели, раскачивалась. Ядвига упала на Германа и смеялась от страха и удовольствия. Перекусив и выпив кофе, они вышли на Шипсхэд-бей, где сели на катер, шедший к Бризи-пойнт. Ядвига боялась, что у нее будет морская болезнь, но вода была спокойной, волны, смесь зелени и золота, едва двигались. Бриз растрепал волосы Ядвиги, она связала их платком на затылке. На пирсе, где швартовались катера, играла музыка. Ядвига выпила лимонада. Вечером они поужинали в рыбном ресторанчике, и Герман повел ее на музыкальный фильм, в котором было много танцев, песен, красивых женщин и роскошных дворцов. Он переводил ей самое важное, так, чтобы она понимала, что происходит. Ядвига прижималась к нему, держала его за руку и то и дело подносила ее к губам. "Сам Бог послал мне тебя!"