– Ну почему опять ты?
Амир сглотнул:
– Кайкейи больна, сагиб.
– Ну разумеется, – произнес Хасмин со вздохом и сунул Амиру в руку пергамент. – Знаешь, что это?
Амир посмотрел. Читал он плохо, и ему потребовалась целая минута, дабы понять, что перед ним список носителей на ходку в Талашшук через три дня, скрепленный печатью министра шелка, Сумана-Коти. В списке он обнаружил себя и Карим-бхая. Потом пробежал глазами по листу и в самом конце наткнулся на имя Кабира. Екнуло сердце. Где-то в глубине души теплилась надежда, что Хасмин просто хотел попугать его в минуту гнева. Но этот человек был по-настоящему мстительным и добился своего.
Трясущимися руками Амир вернул пергамент. Нельзя выходить из себя. Не сейчас, когда все зависит от способности владеть собой. Наступил момент, когда он обязан проявить качество, которое высокожители желают наблюдать в чашниках, – покорность.
Собрав волю в кулак, молодой человек извлек из кармана деревянный ларчик. Под открывшейся крышкой оказался золотисто-коричневый порошок.
У Хасмина округлились глаза, пергамент выскользнул из руки и упал на стол.
– Это… Это хинг?
– Бабушкин рецепт, – ответил Амир, будто напрочь забыв про увиденное в списке имя Кабира. – Традиционная смесь. Амма подумала, что я должен извиниться перед тобой… за причиненные вчера неприятности.
Пирамида располагалась в начале Раджапаадхай, Мраморной улицы. Здесь, в тени дворца Ралухи, раздавались приглушенные голоса и немой свист плети, а подстриженные кусты походили на окруживших его прямоугольных часовых с острыми пиками. В таких местах слово «бабушка» приобретало оттенок волшебства. Все, что прошло через загрубелые, морщинистые руки бабушек, казалось каким-то настоящим и загадочным. Любая вещь приобретала ностальгический и ценный вид, как если бы в ее состав подмешали слезы старой женщины.
А еще хинг был единственным ингредиентом, который высокожители стремились заполучить из Чаши.
Амир спрятал усмешку. Хасмин принял шкатулку у него из рук и тщательно оглядел. То была самодельная смесь из нарезанного кубиками кокоса, соли, куркумы и чили, растолченная в ступке древним пестиком, передававшимся в роду аммы из поколения в поколение. Стук его проникал в самые далекие уголки дома. Неужели Хасмин действительно уловил запах щепотки хинга, этой кощунственной пряности, по которой высокожители сходили с ума?
Немногим удавалось совладать с соблазном. Пусть высокожители не любили этого признавать, но они действительно были одержимы пряностями, а Амир, как носитель, удовлетворял их желания. Он, кто тащил на горбу тюк с двадцатью фунтами гвоздики, не имел права хотя бы понюхать одну почку. Опустив голову, Амир краем глаза наблюдал за колебаниями Хасмина.
У него возникло страшное желание помочиться. Пытаясь обуздать его, Амир прикусил губу, тяжело заморгал и задышал глубоко и размеренно.
Прошла, казалось, вечность, прежде чем начальник човкидаров закрыл крышку и поставил ларчик на стол. В его глазах читалась раздирающая душу борьба, и Амир упивался ею. Высокожители не должны касаться еды, приготовленной чашниками. Но хинг… О, хинг был великолепным исключением.
– Ну ладно, – буркнул наконец Хасмин. – Убирайся с глаз моих. Можешь начать с пола наверху. Потом уборные.
Когда Амир сделал первый шаг, Хасмин ударил его жезлом по плечу, нахмурившись, будто передумал.
– Мабали, иди сюда.
Човкидар, который ощупывал Амира у Врат, подбежал к Хасмину:
– Да, сагиб!
– Обыщи его, – велел Хасмин. – Тщательно.
Спустя минуту старательного обследования човкидар отошел и покачал головой:
– Он чист, сагиб.
Хасмин закашлялся и махнул рукой, давая Амиру знак проваливать.
Благословляя свою удачу и проклиная нарастающую потребность облегчиться, Амир подхватил ведро, тряпку и опрометью побежал вверх по лестнице, пока Хасмин не передумал.
На втором этаже его встретили ряды альмирахов, заваленных записями и документами. Одну стену загораживали альковы и стеклянные буфеты, набитые керамикой, банками с пряностями и посудой. По бокам от них возвышались головы зверей – по слухам, добытых за границами Ралухи. Каждый дюйм этой границы был обнесен колючей изгородью, на определенном расстоянии друг от друга стояли дозорные, такие же дотошные и глазастые, как Хасмин. Пересекать рубежи ралуханцам не дозволялось, равно как чашникам, так и высокожителям. Да и кто стал бы их нарушать? При этой мысли Амир поморщился, стараясь не думать о дезертирстве отца. Сейчас не время отвлекаться.
Воздух был сырой, к нему примешивались ароматы сандалового дерева и шафрана. По помещению суетливо бегали несколько човкидаров с закутанными в шафрановые чалмы головами, малиновые шарфы развевались у них за спиной.