— А прошлой ночью ты говорила совсем другое. Ты хоть сама-то помнишь? Нет ничего отвратительного в том, что делают наедине двое совершеннолетних. Что для тебя это всегда невинно. Ведь если мы выплеснем агрессию в стенах спальни, но так, чтобы реально никто не пострадал, чтобы никто не испугался и все было по обоюдному согласию, то тогда, может быть, именно мы и спасем в конце концов мир.
— Спасти мир! Зачем так высокопарно?! — воскликнула она.
— Ну, если не мир, то хотя бы наши собственные души. Сейчас нет никакого иного способа спасти мир, кроме создания площадок, где можно чисто символически дать выход нашим потребностям и инстинктам, которые были вполне реальны в далеком прошлом. Секс будет всегда, так же как и связанная с ним потребность в разрушении. Если бы на каждом углу был свой Клуб, если бы удалось создать безопасные места, где люди могли бы воплощать в жизнь свои фантазии, пусть даже примитивные и для кого-то отталкивающие, кто знает, каким стал бы наш мир? Может, тогда реальные жестокость и насилие показались бы вульгарными и отвратительными.
— Да, сначала идея была именно такой, — нахмурилась она.
Лиза выглядела такой потерянной и такой взволнованной, что мне захотелось ее поцеловать.
— И идея эта до сих пор живет, — продолжил я ее мысль. — Говорят, в основе садомазохизма лежат переживания и борьба за доминирование с целью подчинения, которую мы вели в раннем детстве и теперь хотим воспроизвести. Не думаю, что все так однозначно. Никогда так не думал. В садомазохистских фантазиях, когда я еще не мог воплотить их в жизнь, меня всегда притягивала одна вещь. Это атрибутика, которую в детстве никто из нас даже в глаза не видел. Знаешь, дыбы и плети, сбруи и цепи. Перчатки и корсеты. В детстве тебя когда-нибудь пугали дыбой? А наручниками? Лично меня ни разу даже пальцем не тронули. Нет, эти вещи пришли к нам не из детства, они — из нашего исторического прошлого. Из нашего генетического прошлого. Кровавая родословная насилия уходит в глубь веков. Еще в восемнадцатом столетии все эти соблазнительные и пугающие символы жестокости были вполне обычным делом.
Она кивнула, словно стараясь что-то припомнить, и машинально поправила платье.
— Знаешь, когда я впервые надела черный кожаный корсет…
— Да…
— Я как будто попала в то время, когда все женщины носили подобные вещи. Знаешь, каждый день…
— Конечно. Тогда так было принято. Вся атрибутика пришла к нам из прошлого. И можно ли сейчас считать, что она вошла в обиход? Да, в наших эротических фантазиях. В эротических романах. В борделях. Но, нанимаясь садомазо, мы имеем дело с чем-то более изменчивым, неуловимым, чем наши детские баталии. Мы выплескиваем наружу наши самые примитивные желания, чтобы через насилие обрести близость. Выплескиваем наружу наше глубоко запрятанное стремление причинять боль или страдать от причиненной тебе боли… Стремление обладать другими..
— Да, обладать…
— Если мы сможем перенести все эти дыбы, хлысты и сбрую только в сценарий садомазо и если мы сможем ограничить изнасилование во всех его формах рамками того же сценария, тогда, быть может, мы спасем мир.
Она долго-долго молча смотрела мне в глаза, а потом тихонько кивнула, словно ничего из того, что я сказал, ничуть не удивило и не шокировало ее.
— Возможно, у мужчин все по-другому, — произнес я. — Попробуй позвонить как-нибудь вечером в полицию Сан Франциско и поинтересоваться, кто замешан во всех этих убийствах и нападениях. И тебе ответят: мужчины с переизбытком тестостерона. Клуб — это новая волна. Детка, за ним будущее. Ты должна гордиться им. Они не могут лишить нас нашей сексуальности. Это ясно как день.
Она только одобрительно хмыкнула в ответ. Я замолчал и, откинувшись на сиденье, стал наблюдать за бегущими в небе облаками. Я всем телом ощущал вибрацию парохода, однообразный стук мотора и даже течение реки, но крайней мере, мне так казалось. Ветер понемногу усиливался.
Лиза выглядела слегка встревоженной, но в то же время очень привлекательной. Подол ее платья задрался, обнажив колени и безупречные икры. Я чувствовал, как она возбуждена, и желал только одного: чтобы она открылась мне и рассказала, что на самом деле обо всем этом думает.
— Ты просто сногсшибательна, — произнес я. — Я люблю тебя. Как и говорил прошлой ночью.
Она не ответила, а только задумчиво посмотрела на небо, словно ее мысли витали где-то там.
— Ну… так что?
— А ведь ты, похоже, прекрасно знал, что тебе нужно от Клуба. Он был для тебя своего рода терапией, — наконец нарушила молчание Лиза.